Граф Закревский, в бытность московским военным генерал-губернатором, ежегодно ездил на богомолье в Троицкую Лавру и на пути заезжал в Мытищи и в алексеевское водоподъемное здание, почему и знал хорошо надсматривавших за водопроводом нижних чинов. При возвращении его в 1853 г. из Троицкой Лавры, я встретил его в Больших Мытищах.

Немедля по его приезде прискакал из Москвы курьер, который привез ему известие, что князь A. С. Меншиков оставил Константинополь и что война с турками неизбежна. Он с неудовольствием немедля сообщил мне эту новость и, заметив, что я принял ее довольно равнодушно, изъявил удивление, присовокупив:

– Разве вы не видите, что война с турками вовлечет нас в войну с французами и англичанами, а флота у нас нет, армия плохо вооружена и без генералов.

Сознаюсь, что я приписал его слова тому, что он пробыл почти 18 лет в немилости; {мы во все царствование Императора Николая I привыкли думать, что «все обстоит благополучно». Печать о внутренней и внешней политике молчала или изредка только расхваливала отечественную политику; живое слово также молчало; общество было воспитано и направлено, что предоставляло все распоряжения правительству. Люди с высшим образованием разрабатывали общие философические и религиозные вопросы, но не касались практики жизни, а некоторые из них, как напр. П. Я. Чаадаев, были уверены, что время войны прошло навсегда, и удивлялись, зачем содержат армии и учат военным наукам. Это состояние общества объясняет мое равнодушие при сообщенном мне Закревским известии; мне в голову не приходила возможность войны, стоившей нам стольких потерь и законченной таким несчастным для нас[97] миром}.

Я нанял в 1853 г. дачу в Богородском для того, чтобы быть, по возможности, ближе к Мытищам и вообще Мытищинскому водопроводу. Каждую неделю раза два я ездил в Мытищи на своих лошадях и возвращался домой к обеду. Однажды, возвратясь из Мытищ, я нашел у себя собственноручную безграмотную записку Закревского, в которой он, уведомляя меня, что получил верное сведение о незаконной продаже принадлежащего водопроводам кирпича, просит в точности исследовать это дело и на другой день передать ему результат исследования. Дорога от Богородского до с. Раева на Ярославском шоссе шла лесом и была чрезвычайно дурна; но необходимо было, несмотря на усталость, в тот же день в другой раз ехать в Мытищи. По сделанным мною расспросам у унтер-офицера Гедловского, оказалось, что по приказанию производителя работ инженера штабс-капитана Загоскина часть кирпича, выбранного из разрушившихся и перестроенных по новому способу ключевых бассейнов, в количестве около 12 тыс., была продана крестьянам по 9 руб. за тысячу, и Гедловскому было запрещено мне об этом докладывать. На другой день я вызвал в мою городскую квартиру, в которой помещалась моя канцелярия, Загоскина и, получив от него сознание, выразил ему всю гнусность его поступка и приказал сдать сооружение Мытищинского водопровода и дела поручику [М. П.] Попову, объявив, что дальнейшая его участь будет зависеть от воли высшего начальства. Загоскин путался в своих объяснениях, уверял, что поступок его не так гнусен, а что я и он смотрим на него с разных точек зрения, и неизвестно, чье воззрение правильнее. Я его выгнал вон из комнаты; потом слышал, что он продолжал те же объяснения моему письмоводителю Григорьеву, уверяя, что он и сам не хотел служить с таким, как я, начальником. Григорьев, чрезвычайно меня любивший и полагавший, что умнее меня никого нет на свете, конечно, не остался в долгу в своих ответах Загоскину.