Вслед за этим я передал Закревскому, что дошедший до него слух о продаже кирпича оказался, по моим исследованиям, справедливым. Закревский с выражением сожаления сказал мне:

– Как мог на это решиться Гедловский, который казался таким хорошим унтер-офицером и мне нравился?

Я объяснил, что кирпич продавал не унтер-офицер, а инженерный офицер.

Закревский мне сказал на это:

– Значит, Загоскин, этот молодой человек.

Загоскину было лет 35, и он был плешив, но Закревскому все, и в том числе я, казались молодыми людьми. Закревский, получив утвердительный ответ, спросил меня, что я намерен делать по этому случаю. Я объяснил, что сделал уже распоряжение об удалении Загоскина от водопровода, а далее поступлю согласно его приказаниям. Закревский отвечал, что инженеры путей сообщения не зависят от него, и потому он мне не может давать приказаний, а желает только знать, как я думаю поступить с Загоскиным. Я сказал, что предполагаю обо всем в точности донести Клейнмихелю.

Разговор этот происходил в кабинете Закревского; мы сидели друг против друга у средины длинного стола. При последних моих словах Закревский встал и, обойдя длинный стол, подошел ко мне, низко поклонясь и, опустив руку до земли, он сказал:

– Я знаю, что проситель должен низко кланяться; я не имею права Вам приказывать, а просить имею, и потому прошу не доносить Клейнмихелю.

Я отвечал, что исполню по его желанию, только переведу Загоскина в число офицеров, состоящих в распоряжении IV (Московского) округа путей сообщения, что и было мною исполнено.

Все назначения инженеров делались по распоряжению главноуправляющего путями сообщения, и потому удаление Загоскина от водопроводов было известно Клейнмихелю. В бытность его осенью 1853 г. в Москве, он меня допрашивал о причине этого удаления. Я всячески отделывался от положительного ответа, но наконец сказал, что Загоскин удален по сомнению в благонадежности, которое доказать трудно, а так как Клейнмихель мне приказал, чтобы и тени подозрения не падало на инженеров, производящих водопроводные работы, то я и нашелся вынужденным удалить Загоскина. В день отъезда из Москвы Клейнмихель меня благодарил за службу и, между прочим, за то, что Закревский не находит слов для расхваления меня. Когда я благодарил за это Закревского, он, между прочим, сказал, что Клейнмихель сильно добивался от него о причине удаления Загоскина, присовокупив, что я сознался, что причина была неблагонадежность его, но Закревский был хитрее Клейнмихеля, и последний ничего от него не выведал. Закревский, однако же, мне выговаривал за то, что я о молодом человеке мог сказать, что он неблагонадежен, такому начальнику, как Клейнмихель; я отвечал, что Клейнмихель настоятельно требовал, чтобы я ему сказал о причине удаления Загоскина, и что я рад тому, что мог от него отделаться таким неопределенным ответом, а что Закревскому должно быть известно, как трудно подчиненному Клейнмихеля уклониться от ответов на его вопросы. Тогда Закревский сказал, что он давно знает этого Петрушку, которому ничего не значит погубить человека, что, когда Закревский был дежурным генералом Главного штаба Его Величества, Клейнмихель, исправляя в чине капитана должность петербургского плац-майора, по нескольку раз в день бегал по его лестнице. К этому Закревский присовокупил: