Клейнмихель в 1854 г., в бытность в Москве, осматривал производившиеся в ней водопроводные работы, {но} в этот приезд {ничего достойного быть упомянутым не случилось, кроме того, что} он по моему ходатайству не согласился на продажу на слом Красных ворот, чего сильно добивался Закревский, так как они требовали постоянных расходов на ремонт. Красные ворота, кажется, были построены для триумфального шествия Императрицы Елизаветы Петровны{529}. После увольнения Клейнмихеля от должности главноуправляющего путями сообщения, эти ворота были проданы на слом. Купивший их, однако же, не сломал, но в последнее время вовсе не ремонтировал, так что езда под воротами делалась опасна и была запрещена. Не знаю, как они поступили снова в городское ведомство, но в настоящем (1873) году Московская городская дума снова ассигновала на их ремонт, кажется, до семи тысяч рублей.

В сентябре мы переехали в нашу городскую квартиру; вскоре приехала из деревни и сестра моя А. И. Викулина с дочерьми, для которой я нанял дом напротив нами занимаемого, так что мы могли видеться ежедневно. С самого приезда моего в Москву, в июле 1852 г., я замечал, что вода в моем доме не так вкусна, как в других домах, получавших ее из фонтанов Мытищинского водопровода. Эта разница в воде сделалась еще заметнее с того времени, как сестра поселилась с нами в одной улице; у нас был один водовоз; посуда, в которой сохранялась у нас вода, была совершенно чиста, и я долго не знал, чему приписать худое качество воды в нашем доме. Наконец, открылось, что наш буфетчик пропускает воду через, так называемую, водоочистительную машину, привезенную из Петербурга, где она, действительно, была необходима. Я приказал не пропускать воды через машинку, и с этого времени вода у нас была столь же хороша, как и в других домах.

Принужденный выход наших войск из Придунайских княжеств, занятие их австрийцами, высадка англо-французско-турецких войск в Крым, несчастное Альминское сражение{530}, занятие неприятелем позиции против южной стороны Севастополя, осада его и страшная бомбардировка произвели уныние на Москву и на всю Россию. Уже не было толков, что всех шапками забросаем; П. Я. Чаадаев и A. С. Хомяков старались объяснить наше положение; первый тем, что Россия, как масляное пятно, все расширяется и Европа нашла нужным поставить преграду этому расширению; а второй тем, что Россия всегда держалась особо от других европейских держав и, как медведь в берлоге, стращала тем, что выйду и всех вас задушу, что это надоело Европе и она отыскала медведя в его берлоге. Но это были только фразы, которыми они старались себя утешить; на самом деле мало было людей, на которых наши неудачи так сильно действовали, как на эти в высшей степени впечатлительные натуры, а Москва все продолжала видеть в Чаадаеве человека, враждебного России. Известие об Инкерманском сражении{531}, с помещением в бюллетене о нескольких тысячах наших воинов, выбывших из строя, повергло всех в глубочайшую печаль. Через несколько дней вышел об этом сражении новый бюллетень, в котором было сказано, что, по новым сведениям, оказалось выбывшими из строя двумя тысячами более. В первом бюллетене меньшее число показано было не с намерением, а просто по не собранию точных сведений; едва ли нужно было делать поправку во втором бюллетене. Надо сказать, что вообще наше правительство было откровеннее в заявлении о наших потерях, чем воевавшие с нами две образованные державы: Франция и Англия.