В июле 1857 г. племянница моя Валентина Засецкая родила дочь Ольгу; ее крестила бабка ее отца, столетняя старуха, о которой я упоминал выше. Роды были не совсем счастливы; родильницу долго лечили лучшие московские доктора, но она продолжала страдать; по необыкновенной мягкости характера она умела от всех скрывать свои страдания. Наконец в 1858 г. доктора отправили ее в Вюрцбург к знаменитому доктору Сканцони{599}. Жизнь Засецких, несмотря на богатство, была очень уединенная; они почти никого не принимали у себя и сами мало выезжали. [Михаил Дмитриевич] Засецкий иногда давал обеды, к которым приглашал, кроме родных своих и жены, небольшое число своих приятелей и нескольких бедных дам, старых знакомых его покойной матери. Будучи скуп, он не имел вообще понятия о деликатности в денежных расчетах, что очень не нравилось сестре моей, которой деликатность доходила до nec plus ultra. Засецкий был набожен; у него часто служили всенощные в столовой комнате у киота с иконами, пред которым постоянно теплилась лампада. Ko всенощным всегда приглашался отличный хор певчих, с которым певал и сам Засецкий; я уже говорил, что он был отличный музыкант и имел приятный голос.

Лето 1857 г. мы прожили в том же построенном на дворе алексеевского водоподъемного здания деревянном домике, в котором провели лето 1855 и 1856 гг. В этом домике в 1857 г. мы имели удовольствие принимать, сверх обычных наших посетителей, княгиню Розалию Ипполитовну Максутову{600} и Ивана Дмитриевича Якушкина{601}.

Княгиня Максутова, {о которой я неоднократно упоминал в «Моих воспоминаниях»}, овдовела в 1856 г. Будучи с 1833 г. дружна с моею женою, она, по приезде своем в Москву, очень часто ее навещала. Муж ее, вследствие разных неудачных опытов по хозяйству в своем маленьком пензенском имении, оставил ей одни долги, которые она считала обязанностью по возможности уплатить. Мария Павловна Сумарокова{602}, знавшая княгиню Максутову с малолетства, в виду бедственного ее положения, уговорила ее поступить в воспитательницы детей Великого Князя Константина Николаевича; {с этой целью} она скоро уехала в Петербург.

И. Д. Якушкин, двоюродный брат моей тещи{603}, был с нею очень дружен до ссылки его в Сибирь в 1826 г., и это чувство дружбы он перенес на любимую ее дочь, мою жену. В разговорах моих с Якушкиным я передавал ему о многих происшествиях минувшего царствования, и он неоднократно выражал радость тому, что прожил эти 30 лет в таком краю, в который не доходили вести о том гнете, какому Россия подвергалась во все это время. Хотя он, вместе с другими декабристами, был возвращен из Сибири с дарованием всех прежних прав, но, однако же, ему не было предоставлено права жить в столицах. Якушкин в 1858 г. уехал в тверское имение управлявшего Московской удельной конторой Николая Николаевича Толстого {604}. Сырость почвы этого имения подействовала на здоровье изгнанника; в следующем году испрошено было дозволение ему жить в Москве для излечения от болезни, но уже было поздно. В Москве первое время он чувствовал себя лучше и начал выезжать. Последний его выезд был к нам в Алексеевское; он, не застав меня дома, обедал у жены моей. Вскоре узнали мы об его кончине, и я проводил его смертные останки на Ваганьково кладбище. Из декабристов на похоронах был Матвей Муравьев-Апостол. Якушкин был человек весьма образованный, умный и добрый. Я мало говорю о Якушкине, так как сведения о нем можно иметь из его собственных записок, а также из записок других декабристов, {появившихся уже в большом числе и которых со временем, вероятно, появится еще больше}.