Совет союза собирался несколько раз. Оба течения, правое и левое, держались обособленно. Савинков внушал к себе недоверие со стороны правых и чувствовал это. Когда он что-нибудь предлагал, все настораживались и старались отклонить это предложение. Но эта обструкция была поневоле слабой, потому что редко кто из нас вносил, в свою очередь, другое предложение. Между тем, Савинков всегда знал, чего хотел. Он говорил всегда ровным, спокойным голосом, не повышая тона, всегда корректный. Я чувствовал неодолимое отвращение к его холеным рукам, которые невольно притягивали к себе взгляд, – руки террориста-убийцы. Они контрастировали с его энергичным лицом, на котором отразилось движение страсти. В маленьких глазах светился холодный блеск. В нем чувствовалась сила человека, для которого не существует никаких моральных задержек. Казалось, что ему ничего не стоит смахнуть со своего пути всякого кто бы ему мог быть помехой. Террорист, авантюрист, шантажист и патриот, несомненно одаренный и умный, но едва ли способный на великое, потому что лишен всяких нравственных устоев, – таким мне представлялся Савинков, что касается до его левизны, то мне казалось, что она относительна, что демократия нужна главное, как трамплин, для этого честолюбивого и властолюбивого человека.

Сгруппировав вокруг себя левых, Савинков импонировал им своей холодной волей и авторитетом своей репутации. Он подчинил себе без труда слабовольных неврастеничных интеллигентов, вроде местной донской знаменитости, Павла Агеева, который мог играть [хоть какую-то] роль только в захолустном Новочеркасске. И он, и Семен Мазуренко были типичными народниками-третьеэлементцами. Не находя себе применения в Новочеркасске, Савинков решил уехать и добился полномочия Алексеева вести переговоры с левыми, которых он хотел привлечь к участию и в Совете. Он уехал в Москву, но одновременно с ним был отправлен ладыженский, чтобы парализовать при случае какие-либо опасные его выступления. Заседания Совета, с отъездом Штаба в Ростов, прекратились сами собой; в сущности, общих дел было так мало, что не для чего было собираться и говорить. Сотрудник Савинкова Вендзегольский также уехал; он был командирован в Киев, в помощь члену Государственной думы Иг[орю] Демидову; там уже работал генерал А. М. Драгомиров, находившийся в связи с генералом Алексеевым по военным вопросам. Новые делегаты должны были выполнять политические и наблюдательные функции. Вендзегольский оказался очень порядочным и дельным работником.

У генерала Алексеева был Политический отдел. Ближайшим сотрудником его был некий инженер Серг[ей] Серг[еевич] Петинин, очень энергичный и расторопный человек. Когда я приехал, то, по предложению Милюкова, Алексеев просил меня стать во главе Отдела, но, ознакомившись с делом, я убедился, что там дела-то почти нет, что Алексеев все сосредоточил в своих руках. Убедившись, что я не могу быть полезен и что все, что нужно, делается и без того, я не стал входить в это дело и отдал несколько больше времени вопросам пропаганды и рекламы. В то время в Политическом отделе работали Вал[ериан] Ник[олаевич] Муравьев (бывший мой сотрудник по Министерству иностранных дел) и Н. С. Арсеньев, молодой приват-доцент Московского университета. Они оба главным образом развивали деятельность по составлению листовок и афиш, которые расклеивались на столбах и на заборах, и одно время заполнили весь Новочеркасск. На одной афише, например, крупными буквами было напечатано: «У кого две руки и две ноги и капля совести – идите в Добровольческую армию», запись – там-то, условия службы – такие-то. Рядом был напечатан длинный диалог между казаком и большевиком, – произведение Муравьева. Еще рядом – стихи, далее – воззвания. Вся эта литература, постоянно обновлявшаяся, вызывала к себе внимание.