Русское направление было выражено также целой гаммой политических партий.

На крайнем фланге стояли непримиренные правые. Их было две группы, враждовавшие между собою по каким-то личным мотивам. Во главе правых стоял бывший [Киевский] губернский предводитель дворянства Безак, князь А. [Н.] Долгорукий и другие. Эти первые стояли за восстановление самодержавия. Они больше всего ненавидели кадет и считали, что, когда восстановится порядок, то с них надо будет начать вешать, а то потом забудут, что наделали кадеты. Они исключили из будущего государственного строительства всех колеблющихся, всех, кто был как-нибудь замешан в русской революции. При них нельзя было называть имена Родзянки и Гучкова, – это были самые ненавистные для них люди. Крайние правые находили деятельную поддержку митрополита Антония. В Киеве была издавна развита сильная организация объединенных приходов, в духе Союза Русского народа.

Немцы, особенно военные, в душе больше всего сочувствовали правым и поддерживали с ними деятельные отношения, даже субсидировали их пропаганду. Но в то же время они чувствовали себя в силу обстоятельств вынужденными иметь дело и с левыми. Поэтому, конечно, ни те ни другие не могли им всецело довериться, а немцы роптали на коварство русских.

Особое положение занимала группа умеренных правых с редактором «Киевлянина» В. В. Шульгиным во главе. Когда немцы заняли Киев, Шульгин закрыл свою газету, заявив, что не может заниматься публицистической деятельностью, пока для русского направления не обеспечена свобода слова. Немцы тщетно старались примирить его с фактом своего пребывания в Киеве; молчание Шульгина было для них неприятнее его критики. Но Шульгин был непримирим. Он не допускал мысли ни о каком соглашении с немцами, хотя боялся, что оно может стать неизбежным вследствие крайней несостоятельности союзников. Больше всего он боялся восстановления монархии при содействии Германии. Как монархист он вынужден был бы подчиниться этому факту, но говорил, что в этом случае он отказался бы от всякой политической деятельности и отошел бы в сторону.

Совершенно иную позицию заняли в Киеве кадеты. Они не участвовали в гетманском перевороте, но считались с ним, как с совершившимся фактом, оценили его с положительной точки зрения. Восстановление единой России они представляли себе как собирание областей, в коих должен быть предварительно восстановлен порядок.

Поэтому они согласились участвовать в образовании правительства и вошли в него небольшой, но хорошо сплоченной группой. В качественном отношении они представляли, по-видимому, наиболее ценную часть кабинета, особенно Василенко – министр народного просвещения, и Гутник – финансов[252]. Регулярно они собирались под председательством лидера своей партии Григоровича-Барского и намечали согласованный план действий и выступлений. Вскоре с Дона приехал Милюков, который стал на ту же точку зрения в оценке совершившегося переворота. Для киевских кадет одобрение главы партии было тем более ценно, что в этом вопросе они разошлись с московскими кадетами. Последние вынесли типичную для своей партии двусмысленную резолюцию, в которой стояли на почве неизменности союзным обязательствам, но в то же время делали оговорку относительно киевских кадет, что суждение о их отношении к перевороту на Украине, совершенному при содействии немцев, они откладывают до всестороннего ознакомления с местными условиями и мотивами, определившими их поведение. Однако московские кадеты в значительном большинстве были убежденными сторонниками союзной ориентации. Для них было большим ударом узнать, что с ними разошелся глава их партии, с которым они утратили связь со времени большевицкого переворота, вследствие коего Милюкову пришлось скрыться за пределы Совдепии. Как ни высок был авторитет Милюкова в партии, но в данном случае москвичи остались при своем мнении. Его отсутствием воспользовался хитрый и умный интриган еврей Винавер, чтобы повести за собой партию и укрепить за собой роль ее руководителя.