Все это пронюхали советские власти в городе, и они всполошились. Им почуялась контрреволюция, и они потребовали, чтобы помещик в три дня покинул свою дедовскую усадьбу. Эти три дня он и его семья провели в храме, в молитве, и с ними крестьяне, переполнявшие церковь. И когда они уехали, то до последнего времени крестьяне продолжали тайно, с большой опасностью для себя, посылать все, что могли, своему Михаилу Михайловичу, пока им самим не пришлось от голода покинуть деревню и забить свои избы. Большинство направилось в Сибирь, но многие ли из них добрались туда – это другой вопрос. Так и стоит покинутая помещичья усадьба и избы с заколоченными окнами, – символ жизни, отлетевшей из этого мирного уголка. Я отнюдь не хочу обобщать. Такие примеры являются, конечно, не правилами, а исключениями, ибо, в противном случае, нам не пришлось бы переживать революции, но я счел не лишенным интереса рассказать то, чему я был свидетель. Если этот пример может что-нибудь доказать, то лишь следующее: там, где Церковь и совместная молитва послужили основой отношений между людьми, там эта нравственная спайка оказалась сильнее революции и классовой вражды.

Нельзя было без живого сострадания смотреть в это время на крестьян. Все они сознавали, что были сбиты с толку, чувствовали, как все крепче стягивается у них на шее петля, и не знали, как ее сбросить. Большинство принимало выпадавшую на их долю тяжесть, как наказание за свой грех.

V

V

Через некоторое время, я переехал в Москву и там возобновил участие в работах Церковного Собора, членом коего я состоял. Если в гуще народной мне довелось наблюдать искания «алчущих и жаждущих правды», как мой Василий Павлович в вагоне, или крепкую привязанность к своему родному храму, как в Сергиевском, то здесь в Москве, на Соборе, у меня могла только еще более укрепиться вера, что не иссякли ключи живой воды в России.

За полтора года до войны мой покойный брат князь Евгений Трубецкой (да будет дозволено мне упомянуть его имя, как одного из известных религиозных наших деятелей) писал одному из своих французских друзей по поводу религиозного оживления, которое стало наблюдаться во Франции. «Вы обязаны этим, конечно, прежде всего Господу Иисусу Христу, а затем преследованиям, которые, как это всегда и всюду бывает, пробудили у вас религиозный дух. В этом отношении, быть может, вы счастливее нас: ибо русская Церковь, наоборот, страдает от чрезмерного покровительства государства, что всегда является источником деморализации. Она ждет еще своего Комба для грядущего возрождения, которое рано или поздно придет у нас, как и у вас, после революции, которая опрокинет нынешний порядок вещей».