Экстериорность так понятой машины войны, к тому же подтвержденную работами антропологов, можно найти и в эпистемологии, где в миноритарном режиме существует ряд наук, сохраняющихся за пределами физики. Эта номадическая наука имеет несколько характеристик: гидравлическая модель, создающая потоки, а не твердые тела, модель становления и гетерогенности, а не стабильности, модель турбулентности в открытом пространстве и, наконец, проблематическая, а не теорематическая модель. На основе этой бинарной оппозиции друг другу всегда противостояли две научные традиции. С одной стороны, науки повторения, итерации, а с другой – науки итинерации, блуждающие науки. Творческое начало всегда находилась на стороне номадических, блуждающих наук, чьей функцией было изобретение проблем, тогда как господствующие науки занимались поисками научных решений. Отсюда их потенциальная взаимодополняемость, которая, однако, в итоге заслоняет первый момент, момент инновации, вскоре оттесняемый на задний план эффективностью процедуры, решения, найденного государственной наукой: «Только королевская наука располагает метрической мощью, задающей понятийный аппарат или автономные науки»[1120].

Еще одна функция машин войны – заставить циркулировать смысл, выходить за пределы, преодолевать замыкание благодаря линиям ускользания в боковом дрейфе. Машины войны должны оставаться активными, поскольку противостоят государству, которое авторы определяют как аппарат захвата. Вместо того чтобы взять марксистское и альтюссерианское понятие способа производства, Делёз и Гваттари определяют общественные образования как «машинные процессы»[1121]. Они различают: примитивные общества, в которых действуют механизмы заклинания-предвосхищения, общества с государством, определяемые своим аппаратом захвата, городские общества, для которых важны инструменты поляризации, номадические общества, главная черта которых – машины войны. Если государство изо всех сил старается капитализировать, присвоить, машина войны обладает «властью метаморфозы»[1122]. Понятие захвата, свойственное государству, берет свои истоки далеко в индоевропейской мифологии и обозначает полюс суверенности. Эта предрасположенность государственного аппарата к захвату и перекодированию ставит проблему меньшинств, которые должны уметь строить машины войны, чтобы выжить.

Здесь делается политическая ставка. Она исходит из того, что множественные микрополитики сопротивления нужно сохранить, чтобы не раствориться в государственной аксиоматике[1123]. В конце 1970-х годов Делёз и Гваттари открыто ссылаются на движение итальянских автономистов, на Франко «Бифо» Берарди[1124], Тони Негри и проведенный итальянским марксистом Марио Тронти анализ роли государственного аппарата в интеграции рабочего класса в капиталистическое общество и необходимости для пролетариата использовать критическую стратегию только после того, как он освободится от своего классового положения.