В заключительной части, посвященной религии и поповству, он бескомпромиссно нападает на внешние религиозные практики, утверждая, что надо различать истинное служение церкви и поддельное служение. Религия, «рассматриваемая субъективно», есть для Канта не что иное, как «познание всех наших обязанностей как божественных заповедей». Таким образом, он различает богооткровенную и естественную религию, основываясь на том, является ли первичным долг или божественная заповедь. В богооткровенной религии «я заранее должен знать, что нечто есть божественная заповедь, дабы признать это моим долгом»; в естественной религии долг стоит на первом месте[1453].

Кант утверждает, что христианство можно считать и естественной, и ученой религией. Как естественная религия, она «для всех людей может быть сделана понятной и убедительной с помощью их собственного разума». Это религия, возможность и даже необходимость которой стала наглядной на единственном примере, причем «ни истинность ее положений, ни авторитет и достоинство вероучителя не нуждаются в каком-либо другом удостоверении»[1454]. Это то, что показали первые три части работы.

Поскольку христианство основано не только на разуме, но и на фактах, это не просто религия, но и определенного рода вера. Если эти факты приобретают первостепенное значение, а рациональное и нравственное содержание религии становится второстепенным, то религиозное служение становится «мнимым» или «лжеслужением». В самом деле, Кант принимает «как правило следующее, ни в каких доказательствах не нуждающееся положение», что любое служение Богу сверх «доброго образа жизни» есть лишь «религиозное заблуждение и лжеслужение Богу»[1455]. Только моральное служение делает нас угодными моральному Богу. Молитва, литургия, паломничество и исповедь ничего не стоят. Нет никакой разницы между тибетцем, крутящим молитвенный барабан, католиком, произносящим псалмы, или протестантом, молящимся без заранее заданной формулы. Все они обманывают себя. Ничего хорошего такие формы поклонения не принесут, они могут даже привести к фанатизму и тем самым к «моральной смерти разума, без которого, разумеется, не может существовать никакая религия как таковая, которая, как и вся нравственность вообще, должна быть основана на принципах»[1456].

Но Канту и этого недостаточно. В предпоследнем параграфе второго раздела этой части работы он критикует «поповство» официальных христианских церквей, указывая, что между «чувственным вогулом, который лапу медвежьей шкуры утром кладет себе на голову с короткой молитвой: „Не убей меня до смерти!“» и «утонченными пуританами и индепендентами в Коннектикуте», возможно, и есть значительное различие в манере веровать, но существенной разницы между ними нет. Европейский прелат, управляющий одновременно и церковью, и государством, не отличается от тунгусского шамана[1457]. Молитва как «внутреннее, по всей форме совершающееся богослужение» и средство снискания благодати есть особенно вредное «заблуждение суеверия (создание фетиша)». Молиться к тому же не очень разумно, ибо это равносильно объявлению о своем желании существу, которое, будучи всезнающим, не нуждается в такого рода объявлении[1458]. Везде, где ему позволено править, такой клерикализм ведет к поклонению фетишу. Если он станет господствовать в государстве, то это приведет к лицемерию, подорвет честность и верность подданных и тем самым создаст «прямо противоположное тому, что было замыслено»[1459].