Наступил первый день Пасхи. День выдался чудный, тихий. Глаза слепило от яркого солнечного света. Ухо поражала необычная для нашего времени тишина, разлившаяся по всей передовой линии, точно ангел мира вдруг слетел на землю.

Обе вражеские стороны, словно сговорившись, не открывали ни ружейной, ни артиллерийской стрельбы. Еще вчера нельзя было до пояса высунуться из окопа, чтобы не навлечь на себя неприятельского огня, но сегодня и наши, и немцы свободно во весь рост ходили над окопами, не боясь быть подстреленными.

В этот великий праздник мира кровожадные, разрушительные инстинкты войны уступили место человеколюбию. В этот день не должна была пролиться ни одна капля человеческой крови. Наступило как бы неофициальное перемирие. Это было что-то новое и необыкновенное в нашей однообразной, напряженной окопной жизни. Никогда, казалось, так остро не чувствовалась сладость мирного бытия, как именно теперь, на виду этих умолкнувших орудий и пулеметов. Мысль не могла сразу освоиться с охватившим всех стихийным явлением этого мира среди войны. Душу наполняли радость и восторг, а тело, измученное постоянной опасностью смерти и страдания, теперь отдыхало в сладком покое.

Между тем мирное настроение как у нас, так и у немцев росло с каждым часом и переходило в настоящее братание. В немецких окопах на поверхности земли начали образовываться отдельные группы людей, махавших нам шапками и платками. Наши вылезали на бруствер своих окопов, отвечали им тем же. Однако за линию проволочных заграждений никто еще пока не решался перейти.

Быть может, этим бы все и ограничилось, если бы не произошел небольшой случай, который только еще больше разжег желание вчерашних врагов теснее сблизиться и протянуть друг другу братскую руку.

Дело было так. Наш начальник дивизии генерал Ткачевский, которого, кстати сказать, дальше полкового резерва мы никогда не видели, почему-то сомневался в донесениях с передовой линии о том, что на позиции стоят не австрийцы, а немцы. Пленных, правда, в последнее время не удавалось захватить, так как противник держал свои посты за проволокой. Однако все данные были за то, что австрийцы, как я уже отмечал, в феврале были сменены германцами. Прежде всего можно было это узнать по остроконечным пулям, которыми противник обстреливал наши окопы. Такие пули были у немцев. Потом артиллерийский огонь, отличавшийся необыкновенной меткостью и разрушительностью, тоже говорил в пользу того, что против нас действительно были немцы. Австрийцы всегда очень нервничали, особенно ночью. Они беспрерывно палили из ружей. Теперь же ночью со стороны противника редко можно было услышать ружейный выстрел. Это тоже тактика немцев. Однако всего этого было недостаточно нашему начальнику дивизии, и он решил прибегнуть к хитрости.