У одного из разговаривавших с нами германских офицеров был с собой аппарат. Мы разместились для съемки так: в центре мы, трое русских офицеров, а сзади и по бокам германские офицеры.

Едва только щелкнул аппарат, как затрещал германский пулемет. Я, прапорщик Ковальский и прапорщик Древесников с беспокойством переглянулись, но немецкие офицеры с любезными улыбками успокоили нас, сказав, что пулемет стреляет вверх, что это просто их зовут… В это время ударила наша артиллерия, предупреждая наших. Торопливо распрощались, пожав друг другу руки. Все стали расходиться по своим окопам.

– М-да, интересная история… А не заметили, Николай Васильевич, какой у них полк на погонах?

– Семнадцатый.

– Вот совпадение! Номер нашего полка. Я думаю, – сказал я, помолчав немного, – немцы во время этого братания кое-что все-таки выведали от наших. Ведь наши растяпы все разболтают… Кстати, одного нашего михрюдку[35], говорят, во второй батальон немцы увели.

– Ну что вы! Силой?

– Нет, вероятно, уговорили.

– Ах, подлецы…

– Да уж, немцы всякое положение сумеют использовать.

Так прошел первый день Пасхи. На второй день немцы и наши вылезли на окопы и махали друг другу шапками, однако никто теперь не осмеливался перейти проволочные заграждения. Стрельбы не было, и мы все могли наслаждаться тишиной и спокойствием в продолжение всего дня. Под вечер того же дня немцы на участке против роты прапорщика Ковальского выпустили известного уже читателю храброго чеха. Говорят, начальник германской дивизии благодарил в письме за поздравление, посылал бутылку вина и коробку сигар. Между прочим, также заметил, что посланца следовало расстрелять как шпиона, но что он не сделал этого ради праздника Пасхи.

На следующий день, едва брызнули первые лучи восходящего солнца, как немцы по всей линии открыли сильный ружейный и артиллерийский огонь. Это был как бы знак того, что нелегальное перемирие кончилось и война снова вступила в свои права. Мы слабо отвечали.

Глава IV Великий отход

Глава IV

Великий отход

Был уже конец апреля. Наш полк стоял на отдыхе в Повензове. В последнее время замечался усиленный приток на фронте пополнения из запасных частей. Это был цвет России и, быть может, последний боеспособный резерв. И действительно, молодые, хорошо одетые и хорошо подготовленные в течение зимы солдаты выглядели бодро и молодцевато. Многие из них горели желанием попасть поскорее в бой. Теперь наш полк достиг такого личного состава, который он имел только в самом начале войны при выступлении на фронт, а именно, в каждой роте было по 250 штыков. То же самое было и в других полках. В связи с общим оживлением на фронте, а особенно благодаря несомненным признакам того, что немцы собираются переправиться через Дунаец где-то в районе нашей дивизии, нам и в Повензове не приходилось много отдыхать. Ежедневно по несколько часов в день производились строевые и тактические занятия. Но войска и без того были прекрасно обучены военному делу, большего от них и требовать нельзя было. И солдаты, и рядовое офицерство не только отлично знали и исполняли свои обязанности, но и бескорыстно умели жертвовать своею жизнью. О, если бы Россия была так же хорошо технически подготовлена к войне, как личный состав ее армии, и если бы не эта разлагающая, близорукая политика в верхах, то Россия не увидела бы горьких и печальных дней разгрома! Продолжаю, однако, прерванный рассказ. Немцы зорко следили за всеми нашими передвижениями. Их колбаса[36] целый день торчала под облаками и мозолила нам глаза. Аэропланы их бесстрашно пронизывали линию нашего заградительного артиллерийского огня и потом безнаказанно, как коршуны, реяли над расположением наших резервов, артиллерийских складов, обозов и других тыловых учреждений, сбрасывая временами тяжелые, страшной силы бомбы.