– Какими судьбами ты ко мне попал?

– Я был на рекогносцировке[44] позиции, слышал, что твой батальон стоит где-то тут в лесу. Дай, думаю, проведаю… Я уже давно не имел о тебе никаких известий. Говорили, что ты где-то чуть не попал в плен… Правда это?

– Да, мы устраивали засаду…

– Ах, вот интересно, ну, расскажи, расскажи, пожалуйста, как это было.

Разговаривая таким образом, мы дошли до шалашика и, усевшись на поваленной сосне, принялись мирно беседовать. Я рассказал ему обо всем, что случилось со мной за последнее время, а он мне – о своих боевых приключениях. Вспомнились нам и училищные годы, и тот горячий порыв, который охватил нас всех в начале войны. От разговора, касавшегося нашей личной судьбы, мы вскоре перешли к нашему тяжелому положению на фронте и к тому безобразию, что творилось у нас в тылу. С юношеской простотой и откровенностью мы высказывали все то, что наболело у нас в душе.

Наши тяжелые неудачи на фронте одинаково нас мучили и, не стесняясь, конечно, друг друга, мы ругали и наше правительство, и наши русские порядки…

– Черт знает что такое! – возмущенно воскликнул поручик [Степняков], и на его сильно загорелом лице вспыхнул румянец. – Воюем с немцами, а всем у нас заправляют немцы или, если не настоящие, то им сочувствующие; недаром про государя и про государыню ходит такой анекдот: когда немцев бьют, то мама плачет, а когда немцы наших бьют, то папа плачет…

Давно пора и правительство, и высший командный состав очистить от немецкого элемента. Эти же наши германофилы под шумок, пользуясь нашей катастрофой на фронте, уже подготовляют почву для переговоров о сепаратном мире… И это в то время, когда мы здесь, обливаясь кровью, и думать об этом не хотим. Сволочи!.. За шиворот и вон их всех в свой фатерланд.

– Да что ты говоришь?! Сепаратный мир? Может ли это быть?

– Я тебе говорю… Я был две недели в командировке и насмотрелся на то, что делается в тылу. Какая противоположность. Уже и помину нет того, что было в тысяча девятьсот четырнадцатом году. Тогда общество жило фронтом, оно радовалось нашим победам и огорчалось при известии о наших неудачах. Оно чутко отзывалось на наши страдания. Вспомни, как встречали и как относились к нашим раненым в первое время войны. Все без различия национальностей спешили чем-нибудь выказать им свое сочувствие, их баловали, как маленьких детей.

Настроение общества было какое-то деловито-серьезное, сосредоточенно-печальное, точно великое бедствие, разразившееся над страной, наложило на народ глубокий траур. Не до веселья было как-то всем, когда почти в каждой семье один или два ее члена были на фронте, и каждый день на страницах газет пестрели списки тысяч убитых.