Неприятель, не обнаруживая на опушке леса со своих наблюдательных пунктов наших сил, бил по опушке редким артиллерийским огнем. Это было нам на руку, поэтому, дабы не навлекать на себя понапрасну сильного артиллерийского огня, я решил пока не выдвигаться на самую опушку со своей ротой. Не доходя шагов ста до опушки, я остановил роту и велел окопаться, а сам, взяв с собой старшего пулеметчика, известного читателю Василенко, пошел к опушке. Здесь сосны были редки, но зато кое-где рос кустарник. Перебегая от ствола к стволу, чтобы не привлечь внимания противника, мы, наконец, добрались до самого крайнего кустика и, став на одно колено, окинули взглядом впереди лежащую местность, которая оказалась как на ладони по той причине, что наша опушка, где мы находились, была расположена наверху небольшой возвышенности, покрытой начинавшей уже желтеть рожью. Эта возвышенность постепенно снижалась и переходила в широкую лощину, за которой начиналась продолговатая, гладкая горушка. До нее было от нас с версту. Вот на этой-то небольшой горушке и удерживалась еще 12-я рота нашего полка. Наши части правее и левее 12-й роты уже отступили, и противник, заняв прилегавшие высоты справа и слева от нее, расстреливал ее перекрестным ружейным и пулеметным огнем. Белые облачка шрапнелей стайками вспыхивали то над нашим лесом, то над 12-й ротой. Такие двуцветные шрапнели были у австрийцев, поэтому безошибочно можно было сказать, что против нас австрийцы. Как бы там ни было, будь то немцы или будь то австрийцы, положение 12-й роты было действительно отчаянным. С трех сторон уже был враг. Оставался единственный выход – броситься назад, в сторону занимаемой нами опушки. Но решиться на это командиру 12-й роты тоже было нелегко. Ведь нужно было среди белого дня отступать по открытому скату под перекрестным огнем. Это грозило неминуемой гибелью. Но оставаться – это значило отдаться в руки врага.

Я внимательно наблюдал в бинокль за всем, что делалось впереди. Немцы держали под огнем 12-ю роту, но сами не переходили в наступление. Я тоже колебался, не зная, на что решиться. Наступать со своей одной ротой было бессмысленно, нас всех перебили бы раньше, чем мы успели бы дойти до 12-й роты, и это не принесло бы никому никакой пользы, и жертвы были бы напрасны. Но торчать тут, на опушке леса в то время, когда кругом все наши отступали, было тоже неприятно. Да и до каких пор тут сидеть? Мгновениями мне казалось, что и капитан Шаверов со своими двумя ротами уже отступил, а посланец, может быть, по дороге к нам где-нибудь убит шрапнелью, а мы тут ничего не знаем. Вообще все было, как это и бывает часто в бою, жутко, неопределенно и полно всяких неожиданностей. Но вскоре сама обстановка подсказала мне, что делать. Слева местность была пересеченная. Местами был лес, местами горушки. Это были хорошие подступы для противника, и оттуда скорее всего можно было ожидать наступления врага, который мог бы зайти в тыл 12-й роты и окончательно ее отрезать. Тем более что, как казалось немцам, опушка леса нами не была занята. Очевидно, и 3-я рота, стоявшая правее нас за дорогой, держалась скрытно. Я часто наводил бинокль влево на эту пересеченную местность, откуда ожидал наступления немцев. И я, оказывается, не ошибся. Из-за бугра вдруг показались германские колонны, которые начали спускаться в лощину между нашей опушкой и 12-й ротой с явным намерением отрезать последний путь ее отступления. Вот теперь я знал, что мне было делать. Я загорячился. Хотел сначала сам бежать за ротой, но потом передумал.