Да, это был святой порыв, охвативший и армию, и общество. Но как быстро он вспыхнул, так же быстро и угас, и на смену ему в тылу явилось сначала охлаждение, перешедшее, в конце концов, в настроение, которое можно охарактеризовать так – вакханалия тыла. Все отвратительное и мерзкое в человеке боязливо притихло в нем при первых раскатах орудий и благодаря высокому патриотическому порыву, охватившему всех. Теперь же вся эта гадость всплыла наружу. Уже на раненых никто теперь не обращает внимания. Есть, мол, лазареты, есть организации, они и позаботятся о них. Раньше рвались на фронт и находящийся в действующей армии, будь то солдат или офицер, гордился тем, что он на фронте, на него смотрели как на героя. Но теперь наоборот, все стараются избежать фронта и чуть не дураком считают того, кто не сумел устроиться в тылу. А в запасных тыловых частях даже это явление вылилось в форму настоящего дисциплинарного наказания, заключавшегося в том, что провинившегося солдата или офицера просто-напросто отправляли на фронт.

И хуже этого наказания не было. Таким образом, армия, являвшаяся прежде в глазах общества символом страдания, подвига и героизма, перед которой все благоговейно склоняли свои головы, теперь вдруг превратилась в какое-то пугало, от которого все отворачивались. Общество потеряло веру в армию. Правда, усиленно работают и развивают свою деятельность разные комитеты и организации, но рядовой обыватель стал интересоваться войной лишь постольку, поскольку она вторгалась в его личную жизнь. Но хуже всего было то, что, пользуясь несчастьем на фронте и охватившей всех паникой, темные личности как шакалы начали рыскать за спиной армии и на ее крови и жертвах устраивать свои грязные делишки. У нас в тылу теперь бешено стали развиваться спекуляция, казнокрадство; все бросились искать забвения в удовольствиях. По всей России начался небывалый доселе разгул. Все театры, кинематографы, городские сады переполнены всяким людом; всюду гремит веселая музыка, случайно иногда перемешивающаяся со звуками похоронного марша, раздающегося при похоронах жертв войны.

Точно всех охватил какой-то чад, какой-то пьяный разгул…

И на фоне этой отвратительной вакханалии одна наша армия шла своим прежним скорбным, кровавым путем, верная своему долгу.

Слова моего товарища глубоко меня взволновали. В них чувствовалась горькая правда. Поговорив еще о том о сем, мы расстались.

Тем временем противник уже вышел в соприкосновение с нашими частями, занимавшими позицию. Наших ружейных выстрелов почти не было слышно, но неприятельские доносились довольно отчетливо. Иногда с обеих сторон стучали пулеметы. Я с тревогой прислушивался к тому, что делалось на передовой линии. Похоже было на то, что противник готовится к наступлению. Послышались громовые раскаты орудий. Где-то позади нас из-за леса отозвалась наша легкая батарея: «Бах-бах-бах-бах». Взвизгнули снаряды и, бархатисто шурша в воздухе, понеслись навстречу врагу. Немедленно одна неприятельская батарея открыла огонь по нашей. Снаряды с приятным, протяжным воем, постепенно понижая тон, высоко пролетали над нашими головами и рвались за лесом, нащупывая нашу батарею.