Ураганный огонь австрийцев то ослабевал, то разгорался с новой силой. Он продолжался таким образом без малого четыре часа. Австрийцы били по окопам и по проволочным заграждениям. У них, да и у нас тоже не оставалось никакого сомнения в том, что от наших окопов и проволочных заграждений не осталось ничего. Наконец, огонь достиг своего крайнего напряжения. Близилась минута атаки… Мы все это чувствовали, но не смели пошевельнуться, настолько мы были деморализованы огнем.

Вдруг, что это? Орудия продолжали еще греметь с той же силой, но наверху над нами стихло. «Перенесли огонь по тылу… атака…» – мелькнуло у меня, как молния.

– Вперед!!! – крикнул я как безумный, точно передо мной была целая рота.

– Телефонист! Передай, что атака!..

Я и прапорщик Муратов бросились к двери. Она оказалась полузасыпанной. Раз, два, три! – наперли плечом, и дверь с треском повалилась.

Мы выскочили вон с дикими криками:

– В окопы! В ружье! Скорее!!!

Но солдаты – ах, какие это тогда были молодцы! – сами почувствовали момент. Как муравьи из своих кучек, мгновенно повылезали они из блиндажей и не по полузасыпанным ходам сообщения, а напрямик по изборожденному воронками скату кинулись они к почти разрушенным окопам. Да и пора уже было: как черная туча, надвигались с криками австрийцы снизу и были уже у разбитых проволочных заграждений. Выстрел… другой… третий… все чаще и чаще, и вдруг, о чудо! Точно мертвые встали из-под земли! В мгновение ока по всему фронту жарко затрещали ружья и пулеметы. Это было так неожиданно для австрийцев, считавших нас всех похороненными. Но они упорно лезли, как пьяные, на нашу проволоку, запутывались в ней и сотнями гибли от нашего огня.

– Бей, бей, братцы!.. Так его!.. Еще!.. Еще!.. – не помня себя вопил я.

А прапорщик Муратов на другом конце роты тоже воодушевлял солдат. Горушка с кладбищем правее нас, чуть и впрямь не ставшая настоящим кладбищем для ее защитников, была вся исковеркана воронками от снарядов, но и та теперь ожила.

Несколько наших пулеметов, установленных на самом кладбище, косили австрийские колонны, бросившиеся на штурм. Наконец, австрийцы не выдержали нашего дружного огня и, точно волны во время отлива, отхлынули назад…

– Ура-а-а!.. – пронеслось по нашей линии. Нас охватило такое воодушевление, что мы и сами готовы были броситься вслед за австрийцами.

Еще жарче затрещали ружья, безостановочно строчили пулеметы. Гремели наши батареи. Шрапнели низко стлались по земле. Австрийцы окончательно не выдержали и обратились в паническое бегство, усеивая своими трупами и ранеными весь скат. И только тогда, когда они укрылись в своих окопах и сами, в свою очередь, начали оттуда стрелять, наш огонь ослабел и постепенно затих. Так кончилась вторая попытка австрийцев взять нашу укрепленную позицию у Быхавы, стоившая им таких огромных жертв и разбившаяся о стойкость и мужество русского солдата. О, если бы нам дали тогда такую артиллерию, какой располагал наш враг, другая бы совершенно получилась бы картина… Австрийцы, убедившись в неудаче своей атаки, снова открыли артиллерийский огонь по нашим окопам, словно желали этим сорвать свою злобу. Мы снова принуждены были искать спасения в убежищах. Но атака больше не повторилась, и бой вскоре совершенно затих. У меня в роте оказалось три убитых и с десяток раненых. С наступлением темноты убитых, наших и австрийских, вблизи похоронили, поужинали и лихорадочно принялись за приведение в порядок разрушенных окопов и проволочных заграждений. Работать приходилось под огнем. Австрийцы часто бросали ракеты и, заметив что-нибудь подозрительное в наших окопах, тотчас открывали огонь из пулеметов. Это нам не обошлось даром. За ночь один в моей роте был убит и несколько ранено.