Редкие ружейные выстрелы резко щелкали, коротко «цыкали» пули. Время от времени тяжелые неприятельские мины с потрясающим громом, от которого вздрагивала земля и далеко разносилось эхо, рвались тут же, у наших окопов, делая саженные в диаметре воротки. Солдаты в страхе жались к стенкам окопов, ежечасно ожидая своей гибели. В таком нервном напряжении проходил день, и только вечером под покровом темноты наши окопы оживали. Да и то поверху опасно было ходить, так как немцы часто бросали ракеты и, заметив у нас какое-либо шевеление, тотчас открывали огонь из пулемета. И нужно откровенно сознаться, что никогда еще свист пуль или ружейные выстрелы не действовали так на мою психику, как в это время. Только теперь, спустя годы после начала войны, я почувствовал, до какой степени истрепались мои нервы. Каждая близко свистнувшая около уха пулька сильнее заставляла биться сердце и вызывала болезненное ощущение; воля ослабела, и инстинкт самосохранения наперекор разуму и воле стал давать себя чувствовать все сильнее и сильнее. Я с беспокойством и удивлением следил за собой.

Что-то новое, тревожное, протестующее закралось мне в душу и вносило в нее признаки разлада и беспокойства. Вид окопов, проволочных заграждений, солдат, ружей, пулеметов, раненых и убитых и вообще всего того, что носит страшное имя войны, стал вызывать во мне отвращение и какое-то внутреннее содрогание. Это не была трусость, но новое психологическое настроение, симптомы которого можно было заметить и у других моих боевых товарищей. Мы просто все устали и физически, и морально, и только твердая дисциплина и сознание долга удерживали нас на фронте. Еще два года отделяли нас от большевистского лозунга «Долой войну!». Но смутный протест против войны, зародыш этого соблазнительного лозунга уже ощущался в измученных сердцах бойцов. Война начинала производить на нас гнетущее впечатление. Особенно способствовала этому наступавшая осенняя распутица. Всюду липкая грязь, непрестанно моросивший мелкий дождик, сырой холодный ветер, унылые темные вечера – все это наводило на душу тоску.

Так хотелось бы вырваться отсюда, из этой обстановки, хоть на время, куда-нибудь в глубокий тыл, чтобы ничто там не напоминало бы войну.

Нужно сказать, что в это время, впервые за всю войну, начали по очереди увольнять офицеров и солдат в двухнедельный отпуск. Легко представить себе, с каким нетерпением я ожидал той счастливой минуты, когда мне представится возможность оставить это страшное, окровавленное место человеческого самоистребления и очутиться в родном уголке своей семьи в атмосфере мира, любви и ласки.