Несколько в сторонке стоял мой молчаливый верный Франц.

– Счастливо и весело проведите отпуск! – проговорил прапорщик Муратов, как всегда, спокойно и приветливо. Но в его голосе прозвучала едва заметная нотка затаенной грусти.

По взгляду мы поняли друг друга. Я уезжал далеко от места войны, туда, где не будет уже слышно грома орудий, и я буду вне опасности, а прапорщик Муратов оставался здесь, на фронте…

Через несколько дней наш полк пойдет на позицию и, как знать, может быть, какая-нибудь шальная пуля сразит его и унесет с собой эту молодую, цветущую жизнь.

– Дай Бог и вам, Николай Васильевич, дождаться отпуска. Счастливо оставаться! До свидания, Франц!

– Счастливого пути, ваше благородие!

Я взял под козырек. Пара сытых лошадок тронули, шлепая по грязи. Когда мы выехали из деревни, я облегченно вздохнул. Дорога здесь была песчаная и крепкая, и лошади пошли рысью. Окрестности тонули в сумерках, и первые звездочки ракет на фронте нежно вспыхивали и потухали. Погорельцы была последняя станция перед Барановичами. Днем она нередко подвергалась нападению неприятельских аэропланов, сбрасывавших бомбы, и потому поезда ходили только ночью. Мой поезд шел в 6 часов вечера. Уже совсем стемнело, когда мы подъехали к станции. Колеса застучали по мостовой. Тускло и как-то боязливо мерцало несколько огней. Из тьмы вырисовывались контуры станционных построек, я разглядел, что некоторые из них представляли лишь груды обгорелых развалин. Это следы налетов германских аэропланов. И как бы угрожая новыми разрушениями, на фронте зловеще сверкнули в небе зарницы артиллерийской очереди и мягкими раскатами прокатились громы орудий, и снова все погрузилось в тишину и мрак.

Дав на чай своему кучеру, я взял чемоданчик и торопливо прошел на платформу Платформа была слабо освещена и почти пуста. Два-три служащих хлопотали около небольшого состава поезда, стоявшего у платформы, причем был всего один только вагон 3-го класса, а остальные пять-шесть вагонов товарные. В вагоне 3-го класса находилось всего только несколько офицеров. На одном из столиков у окна горела толстая свеча. Двое молодых офицеров с веселыми и счастливыми лицами, тоже, как видно, отпускные, сидели на лавках друг против друга. Как я заметил по погонам, это были офицеры 19-го Костромского полка нашей дивизии. Представившись, я сел около них и присоединился к разговору. Я тоже был на седьмом небе от счастья. Попав в вагон, я реально почувствовал себя в новой обстановке. И какое странное это было чувство! Я даже затрудняюсь его передать. Целый год я не видел ничего, кроме солдат, окопов да старых, грязных деревушек, постоянно находясь под вечным страхом смерти; целый год был оторван от той обыкновенной человеческой жизни, которую обыватель в тылу попросту не замечает, а иногда даже ею тяготится.