Человек, лишившись самых элементарных удобств жизни, вдруг начинает чувствовать их неизмеримую ценность. Так, например, заключенный, глядя в свое решетчатое оконце на город, думает: «Как бы хорошо было бы теперь погулять по улице на свободе». Голодный думает свое: «Ах, хоть бы теперь корочку черствого хлеба!»

Нечто похожее переживали и мы. Точно из тюрьмы или, лучше сказать, из когтей самой смерти мы вырвались на свободу. Все ласкало взор, все умиляло и радовало сердце: и полумрак вагона, и весело горевшая свеча, и вид сырой, грязной платформы. Ведь все это были частицы той, другой жизни, жизни вне фронта, к которой мы на короткое время возвращались из царства ужаса и смерти…

Легкий толчок возвестил нам, что паровоз уже прицеплен. Через несколько минут коротко и хрипло раздался свисток, и поезд тихо тронулся.

В 9 часов вечера мы прибыли в Минск. Вид большого губернского города – этой столицы Белоруссии показался нам настоящим Парижем. Несмотря на близость к фронту и частые налеты целых эскадрилий аэропланов, город был полон жизни. Здесь, кстати сказать, стоял и штаб нашего Западного фронта. Легкие автомобили и грузовики, обгоняя извозчиков и неуклюжие санитарные двуколки, сипло трубя на разные голоса, носились по залитым светом улицам. Тротуары были полны людьми, из которых добрая половина были военные. Чувствовалось, что здесь усиленно бьется пульс войны. Ведь Минск был главной базой всего нашего Западного фронта.

Взяв извозчика, мы поехали ужинать в первоклассный ресторан. Здесь блеск электричества, золоченые обои, белоснежные скатерти с изящными приборами, множество публики, среди которой можно было заметить немало хорошеньких женских лиц, веселая музыка – все это окончательно поразило наше воображение, точно мы никогда ничего подобного не видели. Так мы отвыкли от всего этого, и так непохож был этот мир радости, блеска и веселья на тот мир мрака, страдания, горя, лишений и слез, который мы оставили позади себя и от которого нас отделяли всего несколько часов езды поездом!

Но таких, как мы, офицеров с фронта в помятой от окопной жизни верхней одежде защитного цвета с потускневшими золотыми погонами здесь было много, и потому на нас никто не обращал ни малейшего внимания. Подошел, вежливо склонив голову набок, официант во фраке. Мы заказали ужин и, разумеется, с хорошей выпивкой. Настроение у нас было веселое и радостное. На сердце легко. Мы жили настоящей минутой, забыв о войне и о всех ее ужасах. Шум разговоров, музыка, хорошенькие сестры милосердия в черных косынках с белой каемочкой над бровями, звон посуды и вдобавок выпитое хорошее вино – все это кружило голову, опьяняло и так манило, безумно манило к жизни… Я взял забытую кем-то на нашем столике газету «Минский голос» и взглянул на последнюю страницу. Вся она была заполнена анонсами и объявлениями всевозможных увеселительных заведений и ресторанов. Театры, кинематографы, концерт-балы, всякие кабаре, гастроли каких-то светил и т. п. Промелькнуло все это перед моими глазами и что-то кольнуло, больно кольнуло меня в самое сердце… Здесь так веселятся, как, может быть, еще никогда не веселились, а мы там, в окопах, страдаем и плаваем в крови и грязи… Мгновенно вспомнилось симпатичное лицо моего убитого товарища Степнякова. Вспомнилось наше последнее свидание с ним весной в лесу в Галиции перед жарким боем. Он тогда только что вернулся из командировки, и, помню, рассказ его о том, что делалось у нас в тылу, произвел на меня удручающее впечатление. Теперь я и сам видел, что это правда. Сюда не доходят крики и стоны раненых, не слышно здесь грома орудий, разве налетят иногда аэропланы и сбросят бомбы. Ужасы войны перестали уже волновать людей тыла, чувства притупились, война для этих людей стала чем-то обыкновенным, одной из принадлежностей наших будней.