Мобилизуя все силы, которыми он привык корректировать реальность, этот любитель позднего классицизма полностью отдался своей жизненной роли, выстраивая для этого убедительную декорацию. В 1972 году вместе с Пьером Берже он покинул их общую квартиру на площади Вобан, чтобы поселиться на улице Вавилона. Квартира принадлежала Мари Куттоли, меценатке, когда-то заказывавшей Пикассо, Браку[599] и Миро[600] рисунки для гобеленов, производимых известной мануфактурой в Обюссоне. Она также передала в дар несколько картин в Музей современного искусства, прежде чем уехать жить на юг Франции. В первый раз, когда он пришел посмотреть квартиру, он нашел двор «зловещим», но затем дверь открылась, «и прямо передо мной появилось окно, оно выходило в сад, и это было то самое»[601]. C тех пор он никуда не переезжал.

Ив Сен-Лоран не запускал моду, а «перетряхивал» ее, брал из того, что есть. В интерьере он действовал так же. И все же он был одним из первых состоятельных людей в Париже, собиравшим мебель и элементы домашнего декора времен 1920–1930-х годов. «Были Карл, Элен Роша и мы», — говорил Пьер Берже, вспоминая, как купил две вазы Дюнана[602] в середине 1960-х в галерее Жанны Фийон, полудиван Рульманна[603] и большую лакированную картину Дюнана у Жака Деноэля. 1972 год ознаменовал взлет интереса к 1930-м годам: Эйлин Грей[604] возвели в Лондоне в ранг «пионера дизайна», состоялась аукционная распродажа Дусе[605]: Ив приобрел два табурета от Миклоса, табурет от Легрена, стол от Эйлин Грей. На биеннале антиквариата некоторые исключительные предметы декоративно-прикладного искусства продавались дороже мебели XVIII века. Стиль 1930-х становился для café society 1970-х тем, чем был стиль Людовика XVI в 1950-е годы, — показателем социального достатка. Впрочем, роскошь 1930-х годов утверждала себя в качестве последней провокации. Роскошь 1972–1974 годов стала для многих убежищем: будущее закончилось. Франция открыла для себя ретромоду, так что вскоре многотиражные газеты публиковали статьи о феномене «ретро»: «Везде фильмы, пластинки, платья, постеры, барахло — все это яростная тяга к прошлому… Волна коллективного сожаления сметала роскошь прошлых времен, настоящую или придуманную, реальную или воображаемую. Шок от будущего превратился в безумие по прошлому»[606].

Но Ив Сен-Лоран умел распознавать «дух» вещей. Для него было делом чести отыскать предмет, имевший символическую ценность, близкую его страхам и увлечениям: «У меня страсть к предметам, представляющих птиц и змей, а в жизни эти животные меня пугают», — скажет он двадцать лет спустя. Он также чувствителен к рисунку и линии предмета, как Пьер Берже к его ценности. Вот кресло-кобра от Эйлин Грей, поднос Дюнана в форме свернувшейся змеи, а вот и удав, поддерживавший консоль Шере. Квартира на улице Вавилон была декорирована Жан-Мишелем Франком[607]: оригинальные панно и стеклянные бра, лестница с хромированными перилами, строгие формы в союзе с естественным или замысловатым материалом, коровья шкура или чешуя камбалы, известковый туф или инкрустация из соломы. Его профессиональными сообщниками были Альберто и Диего Джакометти, они создали для него железные модели мебели в узловатой форме, а также Кристиан Берар или Эмилио Терри[608] — все кумиры Ива Сен-Лорана. Внимательный к использованию материалов, этот декоратор отдавал предпочтение вневременным формам, почти мужским, иногда массивным, как, например, сундуки из дуба. Он уменьшал мебель до нужных объемов (кресло-куб из сикоморы, U-образный журнальный столик), как Ив Сен-Лоран сводил одежду к линиям с тем же чутьем к роскоши. Модельер тоже любил упрощать, правильно сочетая материал и функцию, пространство и форму. Сен-Лоран, «парижанин из Алжира», и Жан-Мишель Франк из семьи немецких евреев — «чернослив в серой фланели», как называли его недоброжелатели, оба родились не в высшем обществе и все же считаются сейчас одними из последних наследников аристократического французского вкуса. Они боролись за высокий уровень с особой требовательностью, которая была обострена недостатком происхождения. «Мы работаем не с сантиметрами, а с миллиметрами», — говорил Жан-Мишель Франк.