Вот тут-то, будь я хоть в сотой доле сведущ в мудрой житейской науке против моего добрейшего знакомого А. А. Потоцкого, я бы должен был ответить, что где же мне, мол, молодому прапорщику сметь судить о генералах, моих начальниках, что, вероятно, им ближе видно, какие меры должно принимать и прочее, что я только рассказал о положении дел на линии, как мне представляется, но что, без сомнения, я по своей неопытности могу ошибаться и т. п., а я сдуру со своими откровенностями. И на последний вопрос я распространился что-то, помнится мне, об излишней снисходительности генерала Чиляева к жителям, употребляющим это во зло, о вреде угроз, никогда не приводимых в исполнение, о слишком большом доверии к так называемым влиятельным туземцам и прочее.

– Очен-ъ, очен-ъ вам благодарен, все это весьма интересно, рад, что познакомился с вами.

Я встал, князь протянул мне концы своих пальцев, я поклонился и вышел. О приглашении к себе на службу ни слова.

Пошел я тотчас дать отчет об этом свидании Илико; он меня подробно расспросил обо всем, что было говорено, и тут же мне сказал:

– Нет, брат, к Аргутинскому ты не попадешь, он таких, которые критикуют действия своего начальства, терпеть не может. А вот я скажу князю Гагарину, не возьмет ли он тебя к себе; его переводят военным губернатором в Кутаис, там ты со знанием грузинского языка можешь быть ему полезен, а человек он благородный, милый, образованный, с ним скорее сойдетесь.

– Однако, что же я в Кутаисе буду делать? В такой мирной стране, где ни экспедиций, ни драк нет, ни отличий, ни наград?

– Это ничего, – сказал Илико. – Если он возьмет тебя в адъютанты, то может просить о прикомандировании тебя на месяц или два к какому-нибудь отряду для участия в делах, как делают все наши адъютанты. Подожди-ка здесь, я сейчас зайду и поговорю с Гагариным.

Через несколько минут позвали меня к князю Гагарину, и после весьма непродолжительного разговора он выразил полное согласие взять меня к себе в адъютанты, когда его переведут в Кутаис, «что, впрочем, еще не решено, – прибавил он. – Когда узнаете, что мое назначение туда состоялось, прямо приезжайте, я вас буду ожидать».

В тот же день я обедал у главнокомандующего: тут были все генералы и начальники частей войск, вся свита князя, вообще человек до двадцати; сидели по-азиатски, на полу, кое-как поджавши ноги. Князь Воронцов был в хорошем расположении духа, много рассказывал и, как теперь помню, заключил следующими словами: «Да, господа, все, что выходит за пределы, нехорошо; даже добродетель, выходящая за пределы, становится пороком»[21].