Н. П. Колюбакин, напротив, был и опытнее, и энергичнее, но обладал несчастным темпераментом: вспыльчивый до безумия, он вечно попадал в нескончаемые неприятности, дорого ему обходившиеся; был разжалован в солдаты, опять выслужился, ссорился, мирился, кипятился… Помню, когда он уже впоследствии был назначен членом совета главного управления Кавказским краем и там зашла речь о том, что, с одной стороны, весьма приятно получить товарища столь опытного, умного и благородного человека, но с другой – что мирные до сих пор прения примут бурный характер и, чего доброго, не обойдется без неприятностей, покойный тесть мой В. И. Смиттен, бывший в это время тоже членом совета, предложил сделать распоряжение, чтобы все чернильницы и песочницы прикрепить железными цепочками к столу… Все члены совета и сам Н. П., узнавший об этом после, очень смеялись такому остроумному предложению.

Сколько мне кажется, был у Николая Петровича и еще один недостаток: слишком большая уверенность в непогрешимости своих мнений и соображений и поспешность, не дававшая достаточного промежутка между задумано и сделано. При этом, само собой, ошибки неизбежны. Он также был впоследствии и губернатором, и генерал-губернатором в Кутаисе, но в этой должности, как я слышал, его действиями были не совсем довольны; промахов сделал он немало и был переведен сенатором в Москву, где и умер несколько лет назад. Во всяком случае, покойный, несмотря на свое название немирного, был человек, пользовавшийся на Кавказе общим уважением, прекрасный собеседник и рассказчик, отлично владевший пером, хотя язык его и напоминал литературные предания тридцатых годов, когда цветистый слог а lа Марлинский был в таком ходу.

Приехав в Тифлис, князь Гагарин поместился во флигеле наместнического дворца, где он как бывший адъютант и близкий к князю Воронцову человек жил совершенно по-домашнему; к тому же тогда уже было в ходу предположение о его браке с княжной Орбельяни, в чем князь и княгиня, само собой, принимали живейшее участие. Стечение этих обстоятельств ставило меня как приехавшего с князем Гагариным в особое благоприятное положение. Я ежедневно бывал у него, исполнял кое-какие его поручения по части деловой переписки, встречался тут со всеми приближенными к главнокомандующему и другими высшими лицами служебного мира, несколько раз был приглашаем на обеды и раз и навсегда по понедельникам на танцевальные, а с Великим постом – на музыкальные вечера. Зима была отличная, теплая, сухая, и жилось мне тогда очень приятно. Да и Тифлис был уже далеко не тот, каким я застал его в 1842 году. Благодаря заботливости князя Воронцова город принял вид, так сказать, средой между губернским и столичным: по числу различных общественных удовольствий, по значительности образованного общества никакой губернский город в те времена не мог представить ничего подобного. Сближение туземного, впрочем, почти исключительно аристократического персонала с русскими приняло самые широкие размеры. Театры русский и грузинский посещались усердно. Вообще, деятельность незабвенного наместника, носившая явные признаки горячей любви в управляемом им крае, в этом отношении выразилась такими результатами, что заслуживает подробного специального описания, опирающегося на официальные данные.