Тогда его высочество обратился ко мне с улыбкой:

– Да вы и по-немецки говорите?

– Говорю, ваше высочество.

Поздно уже, часов в одиннадцать, показались наконец Ахалкалаки, с иллюминованной плошками крепостью, толпой жителей, вышедших встречать государя наследника с чираками (длинные шесты со смоляными фонарями); крыши саклей были усеяны женщинами. Здесь на другой день его высочество изволил осматривать укрепление, роту линейного батальона, и часу в 10 утра, поблагодарив князя Гагарина за прием, изволил проследовать далее к Александрополю и Эривани. Садясь в экипаж, цесаревич заметил меня и милостиво изволил сказать: «Прощайте».

Я распространился обо всех этих подробностях потому, что воспоминания о них, хотя с тех пор прошло уже почти двадцать девять лет, совершенно живо представляются мне, и я теперь как бы вновь переживаю их и как бы вновь испытываю то удовольствие, какое мне, молодому корнету, доставил случай удостоиться личного милостивого обращения и похвалы от ныне царствующего государя – Преобразователя и Освободителя.

XXXVII.

Проводив высокого путешественника и выслушав еще несколько просьб и жалоб ахалкалакских жителей, не упустивших, конечно, случая воспользоваться личным посещением их губернатором, мы, наконец, уселись в тарантас и пустились в обратный путь к Кутаису. Легкая тряска тарантаса казалась моему избитому телу самым комфортабельным отдыхом…

Князь Гагарин, довольный вполне благополучным проездом, приемом и проводами его высочества, был в отличном расположении духа и неоднократно выражал мне свою благодарность за мои труды и хлопоты.

Переночевав в Белогорской станции, мы на другой день приехали домой. Затем начались обычные занятия, с ежедневными прогулками то пешком, то верхом, и так продолжалось до двадцатых чисел октября, когда князь Гагарин собрался объехать свою губернию, чтобы познакомиться ближе с ее населением и с местным начальством. К нам присоединился прибывший из Тифлиса адъютант главнокомандующего князь Зайн Берлебург Витгенштейн (попавший на Кавказ с принцем Александром Гессенским в 1845 году в Даргинскую экспедицию и перешедший затем в русскую службу)[23], и мы пустились в продолжительное путешествие. Повторяю еще раз, что никаких заметок у меня о том времени не сохранилось, все представляется весьма смутно, и к крайнему сожалению, об этой интересной во многих отношениях поездке приходится сказать вскользь, весьма немногое.

Были мы в Гурии, в Озургетах (уездный город), переехали к морскому берегу в укрепление Николаевское, столь известное впоследствии изменническим нападением и взятием турками осенью 1853 года, до объявления войны. Оттуда в Редут-Кале, где пробыли, кажется, двое суток, угощаемые на славу местным тузом негоциантом-греком Хионаки. Помню, в то время был там воинским начальником майор Флепс, известный тем, что, служа в Дагестане, он был послан с командой конвоировать до Темир-Хан-Шуры арестованного в Хунзахе милиции прапорщика Гаджи-Мурата, но так оплошно распорядился, что арестант не только бежал, но еще увлек с собой, бросившись в кручу, державшего его унтер-офицера, убившегося до смерти. Впоследствии этот Гаджи-Мурат, бывший заклятый враг Шамиля, сделался самым преданнейшим, отважнейшим и деятельнейшим помощником имама, и без преувеличения можно сказать, один он в течение восьми лет (до 1851 года – время его смерти) стоил нам больше крови и всяких жертв, чем весь период войны на восточном Кавказе до его бегства!.. Вся история с Гаджи-Муратом очень любопытный образчик того, как иногда, по-видимому, мелкое, недостаточно обдуманное распоряжение ведет к неожиданно крупным последствиям. Дело вот в чем.