Она определённо являлась величайшей личностью из всех моих знакомых. Даже её враги – а их было немало – признавали это. Люди, привыкшие постоянно соблюдать условности, не могли понять в ней отсутствие позы, резких перемен от детского смеха к величавости, свойственной старцам. Для них это было непристойно. Они никогда не роняли масок.

Она одновременно выглядела как мужчина – женщина – лев – орёл – черепаха – жаба – космическое тело – всё что угодно. Внешне она напоминала тех странных монстров, которых рисовал Блейк: чьи одежды, волосы, жесты кажутся частями скал и деревьев, их окружающих; которые ходят, подпоясавшись Зодиаком, и ведут беседы с богами. В минуты покоя её казацкое лицо порой омрачала печаль, сопутствующая величию, но чаще всего на нём сверкала радость. Ничто не могло ожесточить её. В ней не было трагизма в греческом смысле. Спасительное изящество шекспировского юмора золотой нитью сияло даже в самой непроглядной тьме.

В Америке мне случилось выступать в одном и том же городе с одной замечательной дамой Мэри Э. Ливермор[1001]. В нашу честь устроили званый ужин, на которой пригласили почти всё местное духовенство. Разумеется, миссис Ливермор вошла под руку с хозяином дома, я – с хозяйкой. Стол был очень длинный, и мы сидели далеко друг от друга. Священнослужители принадлежали к разным конфессиям. Было ужасно скучно. Есть лишь один способ спасти большой званый ужин – затеять общий разговор. Я пустил дело на самотёк до середины вечера, и вдруг:

«Миссис Ливермор! А Вы знали мадам Блаватскую?»

Эффект превзошёл все ожидания. Все встрепенулись. С этого момента все блестяще нападали и отражали атаки, а я с удивлением отметил, как глубоко святые отцы изучили её идеи. Как основательно они ознакомились с её работами. Хотя они не одобряли её учений, её свет исподволь пробрался в их святыни, а её «Письмо архиепископу Кентерберийскому» [в журнале «Люцифер»] попало в цель.

Я периодически слышу о том, что кто-то «не любит» её или ей завидует. С тем же успехом можно не любить Мраморы Элгина или завидовать Сфинксу. У неё была светлый, лёгкий дух, как у Уильяма Блейка, который в глубокой старости, после стольких лет лишений и неблагодарности сказал маленькой девочке: «Моя дорогая, я могу лишь надеяться, что твоя жизнь будет такой же прекрасной и счастливой, как моя».

Часть 7 Сто лет спустя

Часть 7

Сто лет спустя

Глава 1 Область изысканий

Глава 1

Область изысканий

После смерти Елены Петровны её соратник, Уильям К. Джадж, вспоминает:

В Лондоне я как-то раз спросил её, каковы шансы привлечь людей в Теософское общество, учитывая огромную разницу между количеством его членов и миллионами европейцев и американцев, которые о нём ничего не знают и знать не хотят. Откинувшись в своём кресле за письменным столом, она сказала: «Если задуматься и вспомнить те дни в 1875 г. и в более позднее время, когда мы не могли найти людей, которым были бы интересны наши мысли, и взглянуть на растущее влияние теософских идей сейчас – пусть на нас и вешают всякие ярлыки – всё не так уж и плохо. Мы трудимся не для того, чтобы люди называли себя теософами, а ради того, чтобы почитаемые нами учения повлияли на сознание всего этого века»[1002].