Тропа, идущая далее на запад, огибала лесистый мыс ниже новеньких татарских домов, которые, оставив в тылу своем сады и руины, лепились над оврагом.

Ниже всё было дико, и каменные глыбы, тесня друг друга, спускались в глубокий овраг. Их покрывали уже знакомые Стевену цепкие породы дерев, оплетенные лианами плюща и ломоноса.

Еще ниже каменный и лесной хаос Никитского буруна подступал к морской глади, омывающей этот дикий темный берег.

Проводники сказали, что здесь невдалеке находится священное дерево, которому столько лет, сколько лет этой земле. Они не могли указать места, и Стевен поднимался в разных направлениях по обрыву густыми зарослями, пока не вышел на утоптанную людьми площадку, где стоял тысячелетний патриарх. Это был необычайный представитель терпентиновых. От его грандиозного, как бы окаменелого ствола отходили не ветви, а деревья.

Должно быть, оно было молоденьким деревцом в то время, когда князь Владимир совершал свой поход в Тавриду. Но в нем не было ничего старческого, и его молодая листва блестела на солнце так же, как в дни далекой юности.

Стевен не мог и вообразить, что вскоре судьба его надолго будет связана с необычайным этим деревом, с этим диким, лесистым буруном под селением Никита.

Стевен жил тогда в Симферополе, в тихом домике на берегу Салгира, в тех плодообильных, благоустроенных пределах, где незадолго до того разгуливал судья Павел Сумароков.

Стевен находил долину Салгира особенно благоприятной для опытного сада и своего живого гербария. Им посвящал он всё свободное от разъездов по губернии время.

Когда накапливалось множество различных вопросов, связанных с определением растений и наблюдениями за их сложной жизнью, Стевен отправлялся в Калмукару к Петру Семеновичу Палласу. Этот беспокойный ученый сидел среди своих редких книг, коллекций и гравюр, дописывая очередную страницу одного из многочисленных и многолистных сочинений.

Как всегда, Паллас требовал прежде всего следуемой ему дани. Со свойственной ему грубоватой жадностью он выжимал из скромного Стевена цифры, названия, наблюдения до тех пор, пока Стевен не иссякал. Не слишком стесняясь, Паллас во всё время разговора ловко работал своим гусиным пером на маленьких листиках, которые затем аккуратно закладывал в какую-то особую тетрадь. Она делалась толще и толще по мере того, как Христиан Стевен совершенно опустошался.

После этой операции Стевену еще предстояло выслушать множество жалоб на окрестных татар, на судебную палату, на жену и дочь. Стевен терпеливо ждал. Лишь под конец свидания решался он ввернуть свои вопросы, ради которых ехал сюда, давал себя опустошать и выслушивал жалобы. И Паллас милостиво разрешал все недоумения, разражаясь каскадом сведений и всесторонне комментируя всякую мелочь. Высказывал он и драгоценнейшие для Стевена суждения о флоре полуострова, о необходимости создать опытный ботанический и фруктовый сад. Паллас был того мнения, что сад этот должен быть расположен на южном склоне Яйлы. Стевен возражал ему. Он считал более сообразным устройство садов в долине Салгира. Ведь юг почти отрезан от центра своим бездорожьем, – там будет нелегко создать ботанический сад.