Атаманы войсковые и кошевые, хотя и избирались так же, как в запорожские времена, из числа казаков, однако не без особого давления властей, желающих видеть в них людей законопослушных и тихих. Именно таким и был, например, упомянутый Гераковым атаман Матвеев.

Подноготная Черноморской вольницы, которую власти одной рукой наказывали, а другою вынуждены были покрывать, дабы не оголить земель и удержать вражеские набеги, была Пушкину, несомненно, известна из уст Раевского. Генерал Раевский служил у Потёмкина именно в ту пору, когда светлейший князь распоряжался расселением запорожцев по Кубани у берегов Крыма. Так или иначе, Пушкин получил какие-то интересующие его сведения для своей «Записки» о казаках помимо общих впечатлений.

Казачья удаль восхищала не одного Пушкина. Ею развлекались все проезжающие, и особый интерес вызывали бывшие запорожские казаки, черноморы, в 1792 году поселенные на Кубани. Гераков, чьи записки являются для нас весьма ценным источником, пишет о них: «Черноморцы весьма ловки, молодцы ‹…› душа веселится, смотря на них; один другого молодцеватее, ‹…› одеты в синем, рукава за плечами, выбриты, у некоторых казаков еще есть чуприны». Гераков пытается даже дать очерк войсковому устройству и укладу жизни черноморских казаков «с женским полом в Черномории 70 000 ‹…› что у них 21 полк, в каждом 550 человек»[105], что молодые казаки, дети, наизусть знают все походы отцов, т. е. не забывают о былой славе Запорожской Сечи, что они потому легко приучаются «строгому повиновению начальников», что «начальники, быв прежде сами простыми казаками, на опыте дознали, как должно управлять подчиненными». Геракову черноморцы представлялись образцом добродетели. («Верны женам своим ‹…› в постные дни вина не пьют, свято чтят своих родителей»). Жили черноморцы, по представлениям Геракова, идиллически, так же, как те из них (кошевые, атаманы, хорунжие), у кого квартировали важные проезжие, в том числе сам Гераков: владели широким двором, богатым полем, табунами лошадей и стадами волов, коров, овец и свиней. На самом деле казаки были в большинстве «голь перекатная», хозяйничали у них бабы, а сами разве что могли похвалиться шириной шаровар и отнятой у горцев саблей или кинжалом. Конечно, и Пушкина на пути в Тамань и в самой Тамани веселили яркие запаски казачек и опрятные хаты, крытые очеретом, и чуприны, и «оселедцы», и оружие, которым каждый казак так дорожил, развешанное по стенам любовнее чем образа и рушники. Забавным для Пушкина могло показаться зрелище Паланки («присутственного места»), расположенного в обширной хате, при входе в которую были воткнуты пики и около стоял дюжий казак в полном вооружении, а оттуда то и дело выбегали мальчишки в необъятных штанах, с обритыми головами – «чиновники» Паланки. Но не эта внешняя красочная сторона, не экзотика пленила воображение Пушкина, не о ней писал он в своих «Замечаниях на черноморских и донских казаков». О чем же?