Кофе, чтения и прогулки (по расписанию Раевского) вряд ли были общими для всей семьи. Молодым людям подавали кофе на их чердак, а в прогулках принимали участие лишь мужчины. Впрочем, генерал непременно после кофе читал «журналы» (т. е. газеты). Николай Раевский слыл ленивцем и не стремился к прогулкам по жаре, тем более что перенес недавно, в пути, тяжелую лихорадку. Таким образом, дневные прогулки Пушкина были, скорее всего, одинокими.

Где же бывал в Гурзуфе Пушкин? Пойдем за ним, вслед его стихам, запечатлевшим Гурзуф.

Он шел по дороге из «замка» вдоль берега, по теперешней набережной и на пути его при подъеме в селение был фонтан, который нарисовал позднее художник Чернецов (на этом же месте он и сейчас, но уже утратил свою живописность). Фонтан в то время примыкал к «замковому» парку, над ним нависали ветви парковых деревьев. Сложенный из белых плит крымского мрамора, он бил сильной, кристальной струей, несущейся с горных вершин. В нише находилась арабская надпись, гласившая: «Путник, остановись и пей из этого источника». К стене прикреплен был ковш, никогда не уносившийся:

Этот набросок слишком точно воспроизводит гурзуфский фонтан, чтобы можно было усомниться, о чем именно вспоминает поэт.

Разгоряченный августовской жарой Пушкин, вероятно, не пропускал случая остановиться возле этого фонтана.

По-видимому, дорога из парка Ришелье поднималась, как и в наши дни к месту, где сейчас расположен так называемый «пятачок» – центральная площадь Гурзуфа, и шла дальше, – как и ныне – к Артеку. Там, где теперь ворота лагеря «Кипарисный»[140], был проход к средневековой крепости, расположенной на высокой скале. Судя по наброскам к стихотворению «Кто видел край, где роскошью природы…», Пушкин хаживал сюда и любил, поднявшись к крепости, оттуда смотреть на море.

В то время еще существовала стена укрепления времен Юстиниана, подновлявшегося генуэзцами (XIV век), а потом турками – вплоть до 60-х годов. XVIII века. Восточная башня была еще совсем цела, западная представляла собой руины с нависающими кое-где над провалами стен зубчатыми карнизами:

Любопытно отметить эпитет «обгорелых». Обращенная к морю диоритовая поверхность скалы, увенчанной крепостью, покрыта черно-желтыми подтеками, похожими на обгорелую поверхность дерева, – следы размыва. Яркий пример характерной для Пушкина точности! Вместе с тем «обгорелые валы» лишь часть поэтического образа Сатурна, огнем времени снедающего созданное человеком.

Теперь «старик Сатурн» при активном содействии Артека уже почти покончил с юстиниановскими стенами, но всё же и нынче можно убедиться в точности пушкинских описаний крепости, тем более любопытных, что он, скорее всего, не предавался «воспоминаниям историческим». Вероятно, Пушкин не испытывал презрения к земле «полуклассической», подобно Муравьёву, автору «Путешествия по Тавриде», который о Гурзуфе писал: «Здесь я опять на полуклассической земле, классическою ее назвать было бы слишком много чести византийским временам». Но тем не менее, воображение вряд ли переносило Пушкина в раннее средневековье, рисовало ему юстиниановских воинов, послушных своему любимцу Велизарию, главнокомандующему столь же мужественному и отважному, сколь и готовому на грабежи и стяжания, мудрому стратегу, опоясавшему надежными крепостями черноморские границы Византии.