У капища богини-девы

У капища богини-девы

Утро 7 сентября

Вечером 6 или ранним утром 7 сентября (если ночлег был в Балаклаве) Раевские и Пушкин продолжали свой путь через Кадыкой до так называемого Хутора по хорошей почтовой, а потом по «средней» проселочной дороге на юг, к мысу Фиолент. Путешественников, двигавшихся к морю по каменистому пустынному кряжу, уставших от камней бурой, выжженной к концу лета земли, потрясало неожиданное зрелище. Вдруг перед ними на горизонте возникал «позлащенный крест», и нужно было пройти еще около полуверсты, чтобы, по словам Муравьёва, «выйти из обмана и увериться, что это крест церковной главы Георгиевского монастыря, стоящего на уступе горы, к коему ведет спуск крутой и опасный на лошадях».

Тропа продолжалась по довольно унылому полю, в конце которого виднелись казарменного вида строения во главе с небольшой церквушкой и высокой колокольней. Дорога подводила к самой колокольне и, пройдя сквозь нее, путники останавливались в изумлении. Они оказывались на площадке, которая балконом нависала над пропастью. Сумароков пишет об «открытом и господствующем над бездною деревянном переходе», спуске «к гонимым от Синопа, или Царя-града черным струям ‹…› к серебристому глазету ‹…› и отторженным от гряды гор чудовищным каменьям»[169], т. е. попросту о лестнице к морю и скалам. Эту лестницу с полусгнившими деревянными перилами отметил и Пушкин. Он писал: «Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю оставили во мне сильное впечатление»[170].

Наиболее точно описывает Георгиевский монастырь знаменитый исследователь Крыма конца XVIII века академик Паллас, говорящий о греческом монастыре св. Георгия, лежащего в плоском углублении южного высокого берега Херсонеса, между мысом Айя-бурун и выступом скалистого Георгиева мыса. От верхнего уступа этого углубления берег, по словам Палласа, спускается к морю целым рядом террас и утесистых обрывов; на верхних террасах устроены жилища, на нижних – виноградники, кое-где растут и деревья, том числе и черный можжевельник.

Скалы, у которых гнездилась обитель, имеют особенный цвет, не повторяющийся на побережье, они черно-красны, а море у скал сине-зеленое. По пологим сторонам монастырского кряжа шли ступени-площадки, крепленные каменной кладкой.

Эти площадки позволяют задержать влагу и создают своеобразные сады-лестницы – диковину для глаз северянина. Такой сад был и при монастыре. Сумароков о нем писал: «Весь тот ужасающий отрез до берега, расстоянием на версту, покрыт по нисходящим ступеням фиговыми деревьями, дикими кедрами и виноградными кустами»[171]. Судя по гравюрам и картинам конца XVIII – первой трети XIX века, здесь были еще и тополи (на верхнем ярусе, где находились огороды и кельи монахов), а внизу у скал густые, лесные породы перемежались с кустами инжира и виноградными лозами. Весь монастырь составляли несколько келий в пещерах и меньше десятка домиков, в числе которых было двухэтажное здание трапезной и к стене прислоненный домик архиепископа. Опустевшие, полуобрушенные пещерные кельи свидетельствовали о том, что некогда число монахов было весьма велико. История монастыря, несомненно, здесь рассказывавшаяся, не могла не заинтересовать Пушкина. Ближайшие события были не менее любопытны, чем древние. Монастырь был греческий, православный, и в нем спасалось множество русских монахов. Когда русская администрация (Потёмкин) выселила южно-бережных греков на север в Приазовье, монастырь возмутился и не пожелал подчиниться петербургскому синоду. Архив, ценности, святыни были переданы константинопольскому патриарху, почти все монахи покинули обитель. Этот бунт привел к полному разорению всех зданий монастыря, причем гнев светлейшего сказался в том, что даже древнейшие памятники пошли на стройку казарм и помещичьих домов. К нескольким оставшимся на руинах монахам, с севера явились новые и кое-как пристроились на разоренном пепелище. Церковь была построена здесь уже в начале XIX века.