Глядя на Севастополь, обступивший заливы, и на сухую, поросшую полынью землю у Казачьей бухты, впору было вспомнить осаду византийского Херсонеса, которую учинил Киевский князь Владимир в конце X века.

В экипажи сели не позднее полудня (иначе не могли бы оказаться в Симферополе утром 8 сентября, как о том свидетельствует запись Геракова). Укатанная дорога шла на север, к лесистым холмам селения Учкуй, по мосту через речку Бельбек, долина которой славилась своими садами и огородами еще во времена Крымского ханства. К следующему селению – Дуванкою – дорога обходила холмы, а за Дуванкоем довольно круто поднималась. «Селение прекрасное, – пишет о Дуванкое Муравьёв. – Тополи, минареты, чистенькие татарские домики, сады, окрашенные ручьями, искусственно проведенными для поливания виноградников»[176]. Путь от Бельбека к Каче и до самого Чурук-Су, мутной речонки в Бахчисарае, напоминал путешественнику уже не о «земле классической», но о ханском Крыме, о золотоордынском улусе, который с помощью Гиреев принес немало бедствий Русскому государству. Здесь то и дело появлялись минареты, тюрьбе (мавзолеи), чалмы и фески, венчавшие могильные столбики. Здесь в долине Качи были в то время еще видны основания и руины загородного дворца Гиреев и мечети магометанского монастыря. Когда-то (до конца XVII века) здесь был и посольский стан, где русские дипломаты месяцами, ожидали конца переговоров с ханом или калгой. Селение Азис, впоследствии ставшее предместьем Бахчисарая, окружало в то время еще не разрушенную мечеть, древнейшую в этих местах.

Бахчисарай

Бахчисарай

7 сентября около шести часов пополудни – 8 сентября, раннее утро

Почтовая станция Бахчисарай находилась на пути из Севастополя в Симферополь, примерно там же, где и нынешняя автобусная. От нее, как и теперь, ответвлялась дорога в город, вполне удобная для экипажей. Каждый новичок, наслышанный об удивительном местоположении Бахчисарая, бывает разочарован пустынным и равнинным видом на Эски-Юрт и Азис, принимая их минареты и купола мечетей за бахчисарайские.

Бахчисарай появляется перед глазами неожиданно за поворотом дороги, при спуске в узкую долину – проход в скалах, куда история поместила бывшую столицу Крымского ханства. Около шести часов вечера 7 сентября экипажи Раевских и Пушкина спустились в ущелье, над которым господствуют диковинные фигуры скал, осеняя его лилово-серой тенью. Улица, единственная в Бахчисарае, если не считать мелких проулочков, ползущих вверх, к скалам вела к Хан-Сараю, куда стремились приезжие и для осмотра, и для ночлега. До самого дворца тянулись лачуги, галерейки, торговые навесы (такие же можно было увидеть и в татарских деревнях), меж которыми высились, как бы стремясь к скалистому гребню, пирамидальные тополи, минареты и высокие трубы очагов, имеющие форму минаретов. В предсумеречное время, когда въезжал в Бахчисарай Пушкин, на улице было тихо и пустынно. Уже умолкла дневная музыка Бахчисарая, оглушительные звоны меди, глухие удары кузнечного молота. Не было никакой гульбы и ходьбы, обычной по вечерам в городах европейских: татарская молодежь, послушная старикам, не смела праздно шататься, женщины скрывались за глухими стенами домов, и лишь почтенные старики в чалмах и папахах сидели на циновках в маленьких открытых кофейнях, попыхивая трубками и попивая кофе. Проезжающим видны были под навесами горящий уголь очагов и проворные руки, орудующие медными кофейниками. Но ни розовая и желтая медь, ни чалмы, ни голоса муэдзинов, призывающих правоверных на молитву, не произвели, видимо, впечатления на Пушкина. Экзотика эта была уже не новой, знакомой по кавказским аулам, и память из всего увиденного в Бахчисарае отобрала нечто обобщенно характерное, затем проступившее в творчестве: