Мысли о вере, с одной стороны – итог многолетних раздумий Жуковского, с другой – на них повлиял круг его чтения в 1840-е годы. Здесь нужно обратить внимание на влияние Паскаля. Возможно, именно его сочинения были тем звеном, которое соединило христианскую философию Жуковского и Киреевского. Издания «Мыслей» Паскаля и его «Писем к провинциалу» имеются в библиотеке Жуковского. В своей статье «Две сцены из "Фауста"» Жуковский использует образ, заимствованный у Паскаля. Как отмечают современные публикаторы этой статьи, поэт неоднократно возвращался к нему в различных набросках 1840-х годов [Жуковский 1985, 419]. Можно найти и другие следы влияния французского мыслителя. Например, в напоминаниях Жуковского о том, что «существующий Бог не есть создание нашего умствования; Он есть Бог откровения», чувствуется знаменитое паскалевское противопоставление Бога Авраама, Исаака и Иакова Богу философов и ученых. Киреевского с Паскалем в свою очередь связывала «нить интеллектуальных и этических симпатий». В 3 номере «Москвитянина» за 1845 г. он опубликовал статью, посвященную недавнему изданию сочинений Паскаля, а в работе 1856 г. писал, что «Мысли Паскаля могли быть плодотворным зародышем … новой для Запада философии» [Киреевский 1998, 322], близко подходящей к учению святых отцов.

XXVIII (С. 166). Сбор средств на памятник осуществлялся по подписке. Друзья Жуковского сделали об этом следующее объявление: «Друзья покойного В. А. Жуковского и другие почитатели талантов его решились, в ознаменование своего и, как можно полагать, всеобщего уважения к его памяти, открыть подписку на сооружение монумента над его гробницею в Александро-Невской Лавре. Приглашая всех участвовать в сем деле, по мере средств и усмотрению своему, какими б то ни было, даже и самыми малыми приношениями, они смеют думать, что такое изъявление чувства любви к Поэту, равно почтенному по блистательным дарованиям и высоким нравственным качествам, особенно прилично в настоящее время, когда единодушное в отечестве нашем движение умов и сердец столь живо напоминает войну 1812-го года, а с тем вместе и сражавшегося под ее знаменами Певца во стане русских воинов» [Объявление, л. 1].

XXIX (С. 170). И своеобразно запечатлевается в самой обстановке, которая окружала поэта. В письме родным из Петербурга 12 января 1830 г. Киреевский описывает свой разговор с ним. В этом разговоре явственно присутствует мотив хроноса – всепоглощающего времени. Жуковский начинает с того, что Авдотья Петровна не переменилась, мысль его возвращается и возвращается к этому мотиву, спешит к «святому прежде» – к милым образам Марии и Александры Протасовых. В комнате, которую Жуковский отвел Киреевскому, эта мысль как бы материализуется в картинах Фридриха. Их тема – смерть, разрушительное течение времени: кладбище, развалины, обломки якоря. Во время обеда на следующий день разговор заходит про Долбино, Мишенское. Жуковский говорит, что «следы прежнего уже не существуют», и в Москве, перестроенной после пожара, – тоже. «И это, казалось ему, было отменно грустно» [Киреевский, I, 17].