Корделия
Корделия
В эту пору после всех своих личных потрясений Вера стала искать утешение в вере, но и тут все оказалось по-розановски непросто. Ее младшая сестра вспоминала одну из их прогулок в Троице-Сергиевой лавре (это было то самое лето 1913 года, которое Розанов провел с женой и дочерью Варей в Сахарне, а остальных детей отправил в Сергиев Посад под пригляд Флоренского): «Вера шла позади нас в розовом платье из легкой ткани. Она все больше отставала от нас. Я обернулась и посмотрела на нее. Меня испугала необычайная тяжесть в ее лице и во всем ее облике. Это не была тяжесть, которая идет от физической полноты. Нет. Вера была высока ростом и стройна, и платье на ней было воздушно. Но тем более меня поразила эта тяжесть. Мне стало очень тревожно и не по себе. Точно на весь этот сияющий день вдруг надвинулись тучи.
Мы шли с Верой вдвоем по узенькой мощеной улице Вифании мимо собора, Вера была очень бледна и молчала всю дорогу, время от времени искоса на меня взглядывая. Вдруг она взяла меня за руку: “Пойдем в собор!” Я сделала движение назад: “Вера, ты что?” В ее голосе мне послышались угрозы.
Был праздник Преображения, и вся церковь была украшена гирляндами свежей зелени с вплетенными в нее бумажными цветами, а у самого алтаря, справа, высилась гора, тоже вся разукрашенная цветами. По лицу Веры бродила недобрая усмешка. Неловко и в страхе я тоже попыталась улыбнуться. Сердце мое отчаянно билось. Тут было острое любопытство и страх.
Вера подвела меня к образу у левого притвора и, остановившись перед ним, плюнула в него».
А ровно год спустя:
«В конце лета мама вошла, хромая, в нашу комнату (младших) и, тяжело опустившись на кровать, сказала:
– Вера собирается идти в монастырь».
Как бы сказал по этому поводу все тот же Бердяев, русский человек – или нигилист, или апокалиптик. В Вере Васильевне Розановой сочеталось и то и другое, но, подобно своей сводной сестре, она не умела с этой гремучей, истинно розановской смесью сладить[106]…
Более подробно история ухода Веры в монастырь была описана ее отцом опять же в «Мимолетном» 1914 года:
«Перелом.
Верочка объявила матери, – точнее, спросила позволения (никогда ни на что не спрашивала позволения, буйная), – может ли она поступить в монастырь.
Я набивал папиросы и слушал. После ужина. Мама уже лежала в постели, и Верочка, сев на краю, – своим взволнованным и патетическим голосом, немножко баском (контральто) мотивировала:
– Послушай, мама. Мне надо с тобой объясниться. Прежние годы (в VIII кл. Стоюниной) я не сомневалась, что когда кончу, то поступлю на курсы, и именно на философское отделение (много читала все годы по истории культуры, истории искусства и литературы и по философии; Виндельбанда; и вообще брала книги у меня и у курсисток). Но эту зиму я стала колебаться; я нарочно ходила на публичные лекции, как и присматривалась к жизни и занятиям курсисток; наши курсистки (Аля, Наташа) занимаются серьезно, но это у них – личное. Сама по себе обстановка курсов ужасно мешает сосредоточению души и есть непрерывная толчея, мелькание и шум. Между тем как без тишины невозможно сосредоточение. И тишину дает только монастырь. Когда я была в Соловецком монастыре (последняя экскурсия), то, отойдя в сторону от класса, почувствовала такую общность себя со всем, что вижу, что сказала: “