Позже она характеризовала свое, и не только свое, поведение на следствии как глупое и «детское, чтоб не сказать больше». Это понимали все, прошедшие «дело Даниила Андреева». В 1956-м Шелякин писал ей из Сыктывкара: «Мне достаточно известен характер вымученных у Вас показаний, долженствующих, по замыслу следствия, доказать причастность мою к тем фантастическим преступлениям, на выдумывание которых было потрачено 17 месяцев и тонны бумаги»461.
Но знавшие о поведении жены поэта на следствии понаслышке или только с ее слов, судили беспощадно. Арестованная в 1948-м во второй раз Нина Ивановна Гаген-Торн, встретившаяся с Андреевой в лагере, передавала ее простодушные рассказы не только без снисхождения, но и с возмущенным комментарием:
«Неужели искренне восхищалась следователем? Утверждала, что понимает необходимость социальной борьбы, сообщила:
– Мы с ним сумели договориться, он убедил меня во многом: мы были не правы в своем скептицизме к советской власти.
– Ну, в чем же он вас убедил?
– Что растет иная культура. Такая, которая создала новую интеллигенцию, других убеждений, но понимающую то, что дорого нам. Он говорил: “Мы с вами политические противники, но это не значит – враги. Вы жили в московской интеллигентской ячейке, не зная жизни и стройки страны. Вспомните, что мы, коммунисты, выиграли войну с великими жертвами, и поймите необходимость бдительности. Имейте мужество говорить прямо, если у вас есть разногласия с нами!” И я поняла, что он прав! – воскликнула Алла, гордо подняв голову. – Следователь мой, во всяком случае, культурный человек. Вставал, когда меня приводили на допрос, предлагал: “Садитесь, пожалуйста, Алла Александровна”. Я сказала, что верю в Бога, в роль христианства. Он цитировал Блока: “Инок шел и нес святые знаки…” <…>
И Алла рассказала ему, как созревал замысел романа, кто слушал его чтение и какие высказывал мысли. По делу о написанном Даниилом Андреевым романе сели около 200 человек, получив сроки от 10 до 25 лет»462.
Характерно, что, непомерно преувеличив значение признаний Андреевой на следствии, Гаген-Торн двадцать арестованных превратила в двести.
7. Признания
7. Признания
Когда следствие определило состав андреевской группы, от него стали добиваться конкретных показаний: когда и о чем он говорил со своими сообщниками. По протоколам можно лишь догадываться, в чем на самом деле признавался допрашиваемый:
«ВОПРОС: – А к какому периоду относятся террористические проявления ИВАШЕВА-МУСАТОВА и ВАСИЛЕНКО?
ОТВЕТ: – С ИВАШЕВЫМ-МУСАТОВЫМ я обсуждал вопрос террора в 1939 году у него на квартире в Москве, по Уланскому переулку, № 12. Я говорил ему, что насильственное устранение Сталина от руководства страной облегчило бы нашу борьбу против советской власти.