«Определение» Андрееву вручили 2 декабря, и он тут же сообщил жене: «Только что прочитал решение Верховного суда. Практически (вернее, психологически) готовлюсь к возможной поездке в Москву, хотя очень надеюсь, что обойдется без этого – приедут ко мне. Слишком уж не хочется очутиться в стенах, напоминающих веселые переживания 9 лет назад, а еще менее хочется к Сербскому. Но что поделаешь, тут уж не поможет ничего, кроме фатализма… Буду смотреть на эту поездку как на последнее мытарство»640. «И не только потому, что не знаю, как осилю все это физически, но еще и потому, что все связанные с этим передряги могут крайне плачевно отразиться на здоровье Розочки, а ты ведь понимаешь, как она мне дорога»641, – объяснял он жене.
12 декабря Андреев написал заявление «Начальнику следственного отдела Комитета Государственной Безопасности при Совете Министров СССР». Главное в нем – протест против доследования, на которое его дело направили, припомнив «вызывающее» письмо Маленкову. «В моем заявлении, написанном свыше 2 лет назад, я указывал, что абсолютное, всестороннее принятие советского строя для меня невозможно до тех пор, пока у нас не осуществлена на деле свобода печати, слова, религиозной пропаганды. Но с тех пор произошли крупнейшие сдвиги в жизни страны: произошел XX съезд, и множество фактов показывает, что между режимом, который существовал (несмотря на свободы, декларированные в Конституции) для печати и для личной свободы слова в период культа личности, и тем режимом, который существует теперь, – нет никакого сравнения. В чем же дело? Какие неправильные или, тем более, противозаконные мысли высказал я в моем заявлении? Единственным пунктом, по которому у меня еще сохранилось критическое отношение к существующему порядку вещей, является вопрос о свободе религиозной пропаганды. Но разве иметь по этому вопросу собственное мнение есть преступление?! Не сомневаюсь, что и этот вопрос будет решен со временем в положительном смысле. И что уже окончательно превышает мое понимание, так это следующее: я не агитировал, не пропагандировал, я не высказывал эту мысль (к тому же совершенно не заключающую в себе ничего криминального) ни на площади, ни в общественном собрании; я честно и прямо высказал ее в закрытом письме на имя председателя Совета Министров.
Спрашивается: где же и в чем состав моего “преступления”?!
На каком основании меня держат в тюрьме 10-й год, раз установлена уже моя полная невиновность по всем прежним пунктам обвинения?!»
16 декабря Андреева отправили в Москву, во внутреннюю тюрьму КГБ, а оттуда в Центральный институт судебной психиатрии им. В. П. Сербского. Все вещи, все тетради остались во Владимире: за ними приехала жена, которую провели к заместителю начальника тюрьмы капитану Давиду Ивановичу Кроту. Разговор с ним запомнился ей навсегда: