«– Знаете, увезли вашего мужа.
– Знаю, но ведь он ничего не может поднять, значит, должен был оставить вещи.
Крот вызвал каптерщицу (то есть кладовщицу):
– Что, Андреев оставил что-нибудь?
– Целый мешок.
– Принесите.
Она принесла мешок. И тут сработала моя лагерная привычка: должен быть шмон. Я стала выкладывать из мешка вещи. Крот сказал:
– Да не надо, оставьте.
А я:
– Да как же, гражданин начальник!
Он тогда отослал каптерщицу, посмотрел на меня очень внимательно и сказал:
– ЗАБИРАЙТЕ ВСЕ И У-ХО-ДИ-ТЕ.
Только тут я поняла. Я схватила мешок, пролепетала какие-то слова благодарности и убежала. <…>
Возвращаясь из Владимира, в автобусе я сунула руку в мешок, в который были свалены тетрадки, книжки, тапочки, белье, открытки… Я вытащила первое, что попалось, и стала читать. Это была одна из тетрадок с черновиками “Розы Мира”»642.
12. Институт Сербского
12. Институт Сербского
1957 год для Даниила Андреева начался в палате Института судебной психиатрии, в его четвертом отделении. Институт находился в Кропоткинском переулке – он попал в родные места, совсем рядом с Малым Левшинским. Больничный корпус, куда помещали политических, от тюремного отличался. В вестибюле – стол, стулья, регистрационное окошко, няни в белых халатах. Небольшой коридор, несколько палат. Большие, светящиеся зимним солнцем окна из непробиваемого стекла, зарешечены только узкие форточки. Пациенты – в больничных фланелевых халатах. Срок психиатрической экспертизы по закону – один месяц, но обычно экспертиза затягивалась. Попал сюда Андреев стараниями жены. Спасая мужа, она писала в заявлениях, что ни при аресте, ни после него тот не проходил «психоневрологической» экспертизы.
Когда его привезли, в отделении находилось двадцать с небольшим человек. Все они обвинялись по политическим статьям, как правило, по 58-й – антисоветской.
Подружившийся здесь с Андреевым Родион Гудзенко так описывал его появление в палате: «…весь насквозь тонкий, звонкий и прозрачный. Интеллигентный, беззубый, высокий, седой, тощий. Босой. Босиком, хотя всем тапочки давали. В кальсончиках, в халатике. И – в слезах, заплаканный! Улыбается, стесняется, слезы. “Что такое? Почему вы плакали?” – “Ой, простите, – он сказал. – Вы знаете, я в первый раз за десять лет увидел дерево!” – “Как – дерева не видели?” – “Я в тюрьме был, во Владимирской, там прогулки в крытом дворике, цемент, я деревьев не видел вообще. И тут я вдруг увидел во дворе, когда меня провели, живое, настоящее дерево, и, знаете, просто потекли слезы”»643.
Среди тех, с кем он оказался вместе и с кем общался в эти недели, были кроме молодого художника Родиона Гудзенко вчерашний ярославский школьник Виталий Лазарянц, восемнадцатилетний москвич Борис Чуков, недавний техник-лейтенант Юрий Пантелеев, студент из Ульяновска Валерий Слушкин, учитель истории Рафальский644.