В середине марта после экспертизы, впрочем, на исход дела не повлиявшей, Андреева вернули на Лубянку.
Часть двенадцатая Роза Мира. 1957–1959
Часть двенадцатая
Роза Мира. 1957–1959
1. Освобождение
1. Освобождение
Когда Алле Александровне в конце марта в Институте Сербского объявили, что муж переведен в тюрьму, она ринулась выяснять – куда. Позвонила следователю, ведшему пересмотр дела, тот заявил, что ничего не знает. Побежала в Матросскую Тишину, в Бутырку, в Лефортово. Нигде нет.
«А я-то, зная состояние Даниила, подумала, что он просто умер. В морге надо искать! – вспоминала она дни неизвестности. – В конце концов прибегаю в справочную ГБ на Кузнецкий, 24, кидаюсь к дежурному:
– Боже мой, ведь у него же был инфаркт, он ведь умирает! Мне не говорят, где он. Ну что, где он – в морге?!
Я совершенно обезумела, готова была стену лбом пробить. И дежурный, перед которым катились волны таких дел, при мне звонил следователю, но следователь и ему не сказал. <…> И вот я прихожу 22 апреля, прямо перед окончанием срока, и дежурный мне говорит:
– Успокойся, жив, завтра выйдет. Завтра придешь сюда, вот придешь, и он сюда придет. <…>
На следующий день, 23 апреля, я пришла, в руках у меня была книжка “Наполеон” Тарле, я листала ее, не в состоянии прочесть ни единого слова, и никогда больше не смогла взять эту книгу в руки. Даниил вошел в приемную, где я ждала. Я встала, мы взялись за руки и пошли к маме, потому что больше идти нам на свете было некуда. Стоял солнечный день, такой же, как тот, когда Даниила арестовали»652.
Пересмотр «Дела Д. Л. Андреева» кончился ничем, и это было не худшим исходом. Никто не решался ему простить слов из письма Маленкову об отношении к советской власти в зависимости «от той степени свободы слова, печати, собраний, религиозной деятельности, какую советская власть осуществляет фактически, не в декларациях, а на деле». Жена умоляла вести себя осторожней, «но он твердо стоял на том, что всегда будет говорить правду, – рассказывала она. – И в какой-то момент я не то сказала, не то написала ему: “Не выступляй”. Он потом, смеясь, рассказывал мне, что это слово все вдруг поставило на свои места. И он старался “не выступлять” на допросах». Но на переследствии сорвался. Следователь спросил об отношении к Сталину. «…“Ты не представляешь себе, – рассказывал он мне потом, – я, не умеющий говорить, обрел такой дар красноречия, разлился так обстоятельно, так обоснованно разложил ‘отца народов’ по косточкам, просто стер в порошок… И вдруг вижу странную вещь: следователь молчит, и по его знаку стенографистка не записывает”. Именно в это время у трясущегося от бешенства следователя посредством телефонного звонка от имени Шверника вырвали из рук дело, которое он благополучно “шил”»653. Неутомимые хождения жены по инстанциям спасли от нового срока. Но десять лет он отсидел день в день.