Сближение Чернышевского с Панаевым произошло во время их совместного редактирования «Современника» (с августа 1856 по июль 1857 г.). 24 сентября 1856 г. Чернышевский писал Некрасову: «С Ив. Ив. Панаевым я в самых дружелюбных и удовлетворительных отношениях и не думаю, чтобы представился случай к несогласиям. Конечно, если Вы будете писать к нему, то я Вас прошу слегка говорить о том, чтобы он советовался со мною. – Вы знаете, что я по характеру еще хуже его, так что без поддержки с Вашей стороны могу даже ему подчиняться, тем более, что его деликатность только усиливает врожденную мою склонность к уступчивости в разговоре. До сих пор я совершенно доволен своими отношениями к нему. Не знаю, доволен ли он мною, но, вероятно, доволен, потому что до сих пор мы во всем соглашались. Видимся мы часто» (XIV, 317). Слова эти написаны в период работы Чернышевского над «Очерками», которые получили полное одобрение Панаева. Справедливость сообщения Чернышевского подтверждена самим Панаевым в письме к Тургеневу от 27 августа 1856 г.: «Мы с Чернышевским употребляем все усилия, чтобы придать журналу разнообразие направления и значение, и поэтому совещаемся об этом часто. <…> Чернышевский отличный и честный господин, с действительным убеждением. Он иногда соврет в оценке художественного произведения, не поймет чистой поэзии, но главное – в нем дорого убеждение. <…> Он кольцо или звено в цепи».[932] Панаев не был безусловным сторонником Чернышевского, но он верно уловил наиболее значительное в деятельности своего соредактора – идейные убеждения, в глазах Панаева связывающие Чернышевского с традициями Белинского. Не случайно Панаев в том же письме резко отозвался о Дружинине: «Мне говорили, что Дружинин хочет преследовать зловредное направление, данное, по его мнению, Белинским. Его гнилой консерватизм для меня, по крайней мере, отвратителен».[933] «Панаев и Чернышевский живут очень мирно и отдают друг другу справедливость», – сообщали братья Колбасины Тургеневу 31 августа того же года.[934] Трудно предположить, чтобы в подобной обстановке взаимного уважения и согласия не возникли разговоры о Белинском. Воспоминания о Белинском Панаев мог начать под влиянием «Былого и дум» Герцена, но творческим импульсом могли стать и беседы с Чернышевским.

В период работы Чернышевского над «Очерками» Панаев встал в ряды его сторонников. Он пытался всячески влиять на Боткина и Тургенева, для которых, знал Панаев, имя Белинского продолжало оставаться святым. Боткин и в самом деле на первых порах хвалил «Очерки». В письме к Панаеву от 14 апреля 1856 г. он отнес сочинения Чернышевского к «оживляющим качествам, которые подняли „Современник” нынешнего года». «Очень хороша и значительна для нас статья Чернышевского, – писал там же Боткин, говоря о 4-й статье „Очерков” – она впервые высказала значение Надеждина в русской критике».[935] Однако уже в августе того же года, познакомившись с 5-й статьей «Очерков», Боткин выразил опасение, как бы автор не надоел читателям «своими иеремиадами. Он имеет благородную основу – но с нею нужно обращаться осторожно и не употреблять имена часто всуе».[936] В 5-й статье Чернышевский назвал Боткина среди сотрудников «Московского наблюдателя» (III, 197), и это насторожило Боткина. Он знал, что в следующей главе Чернышевский продолжит рассмотрение творчества критика и в числе друзей Белинского, ставшего после 1848 г. запретным писателем, снова может быть назван он, Боткин. Он явно опасался привлечь к себе внимание властей. Письмо послано Панаеву из Нижнего и датировано 19 августа, в Петербурге оно было получено к концу месяца, когда очередная глава «Очерков» уже была написана и проходила цензуру. Имя Боткина в печатном тексте не названо, хотя в рукописи оно присутствует – среди тех, кто объявлен «распространителями новых и здравых идей в русской публике» (III, 223, 826). В письме к Боткину от 8 сентября Панаев объяснил все «случайными обстоятельствами» – «Черныш<евский> хотел писать тебе впрочем об этом»[937] (письмо Чернышевского неизвестно). Панаев, видно, не понял, что Боткин и не желал видеть своего имени рядом с именем Белинского. «Без твоего письма мне бы не пришло в голову обратить на это внимание», – отвечал Боткин 21 сентября, однако слова его не были искренними. В самом деле, читая 5-ю статью, где он был упомянут Чернышевским, Боткин пророчил неуспех «Очеркам», если автор продолжит перечисление имен. Чернышевский ни на йоту не отступал от прежнего плана, и в 6-й статье обозначил еще более широкий круг сподвижников Белинского (имени Боткина там не было), а Боткин и не думал повторять своего прежнего замечания. Более того, 6-ю статью «Очерков» он прочел «с большим участием» и с удовольствием подхватил суждение Панаева о явной популярности Чернышевского: «Библиография „Соврем<енника>” решительно начинает блистать. Чернышевский, очевидно идет вперед; статьи его становятся не только дельны, – это в них всегда было, – но характерны. На них теперь обращено внимание всех, кто сколько-нибудь интересуется рус<ской> лит<ературой>».[938] Так Боткин писал 21 сентября, а уже 9 октября в письме к Дружинину он снова меняет тон: «Я в ожидании скорого свидания с Панаевым, не пишу ему, – а пожалуйста, передайте ему, чтоб он остановил Ч<ернышевского> от дальнейшего развития последней статьи его. Здесь все возмущены ее несвоевременностью, служащею комментариями к воспоминаниям другого автора. Это не хорошо и вредно».[939] Боткин говорит здесь все о той же 6-й статье «Очерков» (октябрьский номер «Современника» с седьмой главой вышел в свет 9 октября). 13 октября Дружинин сообщал Тургеневу, что Боткин «обливает ядом Чернышевского за его нескромные отзывы о круге Белинского».[940] Из письма Е. Я. Колбасина к Тургеневу выясняется, что Боткин солидаризировался с Анненковым: «Статья о Белинском (IX книжка) произвела остервенелое бешенство на Боткина и Анненкова: как, дескать, человек, говоря о Станкевиче и всей компании, прямо указывает и на живых людей, принадлежавших к этой компании. <…> Трухнули очень. <…> Вообразите, какой вышел изумительный случай, спасший редакцию „Современника” от окончательного яда Василия Петровича: при наборе, как-то нечаянно, выпало его имя, и, таким образом, к величайшей радости Панаева, Василий Петрович не поименован. Хорошо, что так случилось, а то все телеграфы облиты были бы ядом!..»[941] Тургенев также был недоволен статьей Чернышевского за «нецеремонное обращение с живыми людьми». «Но, – писал Тургенев Боткину из Парижа 25 октября 1856 г., – дорогое имя Белинского меня подкупает – и я с сердечным умилением читал иные страницы».[942] В письме к Панаеву Тургенев почти в тех же выражениях повторил свое мнение, обосновывая его тем, что «иные, пожалуй, рассердятся, а иные струсят и закричат».[943]