Одним из оппонентов Чернышевского в ту пору стал А. А. Григорьев. Еще до появления в печати первой статьи «Очерков» он в статье «Обозрение наличных литературных деятелей» писал, имея в виду Белинского: «Критика 1838–1846 годов <…> сказала свое последнее слово – и это последнее слово была крайность, пагубная для искусства – искусство было унижено до служебного значения, от него требовалось рабского угождения жизни во всех ее прихотях, требовалось многоплодности, а не многосодержательности. С тех пор критика растерялась и до сих пор не найдет точки опоры».[948]

Не видел положительного в истолковании Чернышевским Белинского и П. В. Анненков, о котором говорилось нами выше.

Наиболее развернутое возражение Чернышевскому содержалось в статье Дружинина «Критика гоголевского периода и наши к ней отношения».[949] «Критиком гоголевского периода» Дружинин, вслед за Чернышевским, называл Белинского. Статья была программной в творчестве ее автора и определяла основные принципы «артистической» теории искусства в противоборстве с «дидактическим» направлением Белинского и его последователей, «упрямых фетишистов», по выражению Дружинина. Критик убежден, что возрождение идей Белинского может только отрицательно, даже пагубно отразиться на литературе. Статьи Чернышевского – «рабские, бледные, сухие, бездарные копии старого оригинала», они безжизненны, стесняют развитие литературы, призванной служить идеалам красоты и вечности.[950] В условиях общественного подъема, выразившегося в критике целого ряда социальных явлений крепостнической жизни, пропаганда подобных принципов «искусства для искусства», на которых настаивал Дружинин, не могла иметь успеха. Чернышевский даже не ответил Дружинину, доктрина которого опровергалась всем ходом общественной литературной жизни. «Он теперь безвреден, – писал Чернышевский в сентябре 1856 г. Некрасову, – потому что его никто не слушает и не читает – чего же другого и можно желать?» (XIV, 316–317).

Однако не все утверждения Дружинина могли быть аттестованы столь категорично. Следует обратить внимание на важное обстоятельство в статье редактора «Библиотеки для чтения»: он отделил характеристику «гоголевского направления» от оценки творчества Гоголя. Уступая Чернышевскому в первом случае, он приобретал известную убедительность во втором. Растворяя Гоголя в литературном направлении, которому присвоено было его имя, Белинский и его последователи (Чернышевский, прежде всего) добивались главного: придания критическому, отрицательному направлению значения необходимой перспективы для всей отечественной литературы. Однако Гоголь не укладывался вполне в рамки отрицательного общественного воззрения. Гоголь, по Дружинину, не был только «поэтом отрицания», он был «поэтом всесторонним». «Поэт „Ревизора” есть вместе с тем поэт „Майской ночи” – перо, написавшее „Шинель”, набросало „Старосветских помещиков”; у Гоголя „Вий” составляет противоположность „Игрокам”, комедия „Жених” не вредит поэме „Тарас Бульба”», – писал Дружинин, почти буквально повторяя свои высказывания поры Иногороднего подписчика. Он был прав, когда, как и прежде, утверждал, говоря о «критике гоголевского периода», что она «налегла лишь на одну сторону Гоголева воззрения – сторону отрицательную».[951] Творчество Гоголя явилось для другого критика, А. И. Рыжова, опорой в следующем выводе о целях искусства: «Стремиться к всестороннему, идеализированному воспроизведению жизни, как она существует в вечных своих законах и частных проявлениях, и души человека, этого венца создания, – вот постоянная задача искусства».[952]