В то же время Тургеневым не оспариваются философские позиции Чернышевского, сразу отмеченные Боткиным. Пройдет всего месяц, и Тургенев уже не будет вспоминать о слабых сторонах теоретических выводов Чернышевского-эстетика. Деятельность Чернышевского-критика, призывавшего литераторов к критическому взгляду на изображаемую русскую действительность (этим пафосом пронизана вся его диссертация), получит у Тургенева оправдание и поддержку. Единство позиции Чернышевского как эстетика и литературного критика откроется ему в горячей защите гоголевского направления. Не соглашаясь с Чернышевским в определении роли Пушкина, Тургенев вместе с ним выступил за общественно активное искусство. Презрительное прозвище, прежде принятое, навсегда исчезнет из его писем. Тщетными оказались попытки Дружинина пробудить в нем былые филиппики против Чернышевского. «Наперекор своей, любящей, незлобной натуре, облекающей золотушную Марью Николаевну <Толстую> в поэтический ореол и пахнущего клопами в кожу Питта, Тургенев, – раздраженно замечает Дружинин в письме к Боткину от 19 августа 1855 г., – желает во что бы то ни стало быть обличителем общественных ран и карателем общественных пороков».[987]

Тургеневу импонировала гражданская позиция Чернышевского, но, как и Боткин, он порою отказывал ему в собственно художественном вкусе. И когда Боткин предложил весной 1856 г. заменить Чернышевского А. Григорьевым («он во всем несравненно нам ближе Чернышевского», – убеждал Боткин Некрасова в письме от 19 апреля[988]), Тургенев готов был принять участие в переговорах. Находясь проездом в Москве, Тургенев сообщал Некрасову, что вечером 5 мая намерен встретиться с А. Григорьевым и о результатах беседы напишет особо.[989] Ни тургеневского, ни некрасовского письма мы не знаем, но переход А. Григорьева в «Современник» не состоялся.

В конце июля 1856 г. Тургенев уехал за границу, 11 августа за ним последовал Некрасов, поручивший Чернышевскому редактировать «Современник». Не исключено, что Некрасов согласовал свое решение, важное для «обязательных» литераторов, с Тургеневым как главным лицом в составленном договоре.

Упоминания о Тургеневе в письмах Чернышевского к Некрасову исполнены предупредительности и неизменного уважения к романисту. Его беспокоит, например, понравится ли Тургеневу соседство повести «Фауст» с переводом гетевского «Фауста» (XIV, 312). Сообщая о бесцеремонной выходке «Отечественных записок» против участников «обязательного соглашения», Чернышевский заверяет, что по этому поводу будет писать с «возможною ядовитостью и беспощадностью»; «кроме журнальных соображений тут есть и нравственная причина: как сметь чернить такого благороднейшего человека, как Тургенев? Это низко и глупо», – прибавляет Чернышевский, выделяя Тургенева из группы авторов «Современника» (XIV, 327). Выпад «Русского вестника» против Тургенева, в срок не приславшего обещанную повесть, воспринят Чернышевским едва ли не как личное оскорбление. «Признаюсь, – пишет он Некрасову 5 декабря 1856 г., – оскорблен обидою Тургеневу более, нежели обидою, которая была бы нанесена мне самому. Пусть бранят, кого хотят, но как осмелиться оскорблять Тургенева, который лучше всех нас, и, каковы бы ни были его слабости (если излишняя доброта есть слабость), все-таки честнейший человек между всеми литераторами?» (XIV, 330).