Личная неприязнь к Чернышевскому лишает Толстого возможности объективной характеристики. Допуская законность возмущения у Белинского, он идет даже на противоречие по отношению к своей теории «любящего человека»,[1007] лишь бы унизить, уязвить Чернышевского. «Нет, – пишет Толстой в том же послании к Некрасову, – Вы сделали великую ошибку, что упустили Дружин<ина> из Вашего союза. Тогда бы можно было надеяться на критику в „Совр<еменнике>”, а теперь срам с этим господином. Его так и слышишь тоненький, неприятный голосок, говорящий тупые неприятности и разгорающийся еще более от того, что говорить он не умеет и голос скверный».[1008]
Некрасов не оставил выпады Толстого без ответа. Он подчеркнул отвлеченно-нравственный ход рассуждений о «любящем человеке»: «Вам теперь хорошо в деревне, и Вы не понимаете, зачем злиться; Вы говорите, что отношения к действительности должны быть здоровые, но забываете, что здоровые отношения могут быть только к здоровой действительности. Гнусно притворяться злым, но я стал бы на колени перед человеком, который лопнул бы от искренней злости – у нас ли мало к ней поводов? И когда мы начнем больше злиться, тогда будет лучше, – то есть больше будем любить – любить не себя, а свою родину». Слова Некрасова – лучшее объяснение, какое Толстой мог бы в то время получить от кого-либо. Разъясняя, Некрасов избирает один из вернейших способов в полемике – направляет аргументы высказывающего против него самого: «Мне досадно, что Вы так браните Чернышевского. Нельзя, чтоб все люди были созданы на нашу колодку. И коли в человеке есть что хорошее, то во имя этого хорошего не надо спешить произносить ему приговор за то, что в нем дурно или кажется дурным. Не надо также забывать, – прибавляет Некрасов, – что он очень молод, моложе всех нас, кроме Вас разве».[1009] Возмущение Толстого Чернышевским и в самом деле противоречило его теории «любящего человека». Некрасов не отрицает излишней категоричности в критических суждениях Чернышевского, но «злость» критика возникает вовсе не от человеконенавистничества, она оправдана его принципиальной гражданской позицией.
С письмом Некрасова можно соотнести фразу, появившуюся в записной книжке Толстого между июлем и сентябрем 1856 г.: «Гражд<анская> злоба нехороша, потому что отрешаешься от возможности всякой деятельности. Негодуй на зло деятельно только тогда, когда с ним прямо столкнулся. Все делаем навыворот, упрекаем человека, когда он раздражен. Он не согласится».[1010] Мысль о «злобе» неизменно обращена только в нравственную сферу. «Гражданская злоба» – понятие политическое у Некрасова и Чернышевского. Оно, прежде всего, означает критическое отношение ко всей государственной системе крепостничества и обусловливает нравственность. Толстого не занимает политическое содержание как таковое. Его интересует, как конкретно должен вести себя человек, столкнувшийся с несправедливостью – «негодуй на зло деятельно», иначе ты лишь притворяешься возмущенным и сознательно уходишь от дела. Примерно о том же писал Толстой Е. П. Ковалевскому 1 октября 1856 г.: «Даже ежели человек искренно возмущен, так был несчастлив, что все наталкивался на возмутительные вещи (о том, что возмутителен сам государственный строй, Толстой и не думает –