ГОРАЛИК. Не интерьеры – то есть никак с основной специальностью не связано?

ЗВЯГИНЦЕВ. Нет, графический дизайн. Собственно, с компьютерной графикой я познакомился именно там. Дико, странно, потому что до этого я все делал «руками». Мой диплом – это 12 квадратных метров черчения, представляете? 12 подрамников метр на метр, общая композиция шесть на два. И все вручную. Процентов 80 времени тратилось не на проектирование, а на исполнительскую часть.

ГОРАЛИК. Не бывает ностальгии по занятиям архитектурой?

ЗВЯГИНЦЕВ. Есть ностальгия по времени, по отношениям. По тусовке у фонтана во дворе, закрывшейся пирожковой напротив. Вот недавно был вечер поэтов-архитекторов в МАРХИ. Я посетил свою альма-матер после очень большого перерыва. Немного грустно, и все. Не более того. К тому же архитектуру я не забросил. Время от времени делаю разные фрилансерские проекты, связанные с дизайном интерьеров, жилых и общественных. Вот что любопытно: для меня проектирование очень похоже на то, как пишутся стихи. Видишь пустую комнату с торчащими из стены проводами, что-то приходит в голову. Образ, расплывчатая картинка, как слово посреди стихотворения. И понимаешь, что именно должно получиться.

ГОРАЛИК. Какой была студия, в которую вы ушли, – и жизнь вокруг нее?

ЗВЯГИНЦЕВ. На самом деле именно в этой конторе я работал не очень долго; важно, что это был своего рода толчок в другую жизнь. Я научился тому, чему должен был научиться, это позволило войти в новую профессию и работать дальше. А студия была совершенно не по-современному устроенная, скорее компания молодых энтузиастов, которые замутили себе некий бизнес и плывут, постоянно на что-то натыкаясь. Зато таких персонажей вокруг, как в начале 1990-х, сегодня даже сложно представить.

ГОРАЛИК. И тогда же примерно появилась первая книжка?

ЗВЯГИНЦЕВ. У Кузьмина появилась издательская программа: на 30 долларов, которые дала ему исследователь творчества Бродского Валентина Полухина (ничего не могу добавить к этой истории, сам я с Полухиной не знаком), он смог выпустить две маленькие книжки – мою и Полины Барсковой. Дальше многоточие: вычитывали текст, отдали книжку в типографию где-то в Мытищах, ездили в эту типографию, книжка вышла. Это был март 1993-го. Первая книжка, «Спинка пьющего из лужи» (названием поделилось одно стихотворение). Все, у кого есть вторая, третья, десятая книжка, знают, что это значит – первая. Ты вроде появляешься из ниоткуда; все, так сказать, нажитое непосильным – вот оно, тоненькая книжка в мягкой обложке. И что будет дальше, совершенно непонятно. Вот сейчас в очередной раз подумал, насколько для меня, оказывается, важно это ощущение – места, территории. Сначала я хотел назвать книжку «Стихи о Москве и Санкт-Петербурге»; потом покрутил колесико и стало гораздо ближе – Рождественка, Кузнецкий Мост и все, что вокруг. Получается, с выходом книжки это уже не моя территория, я ей поделился. В реальной жизни так и получилось: через пару-тройку лет меня в этих местах уже не было.