И Луи Расин, и племянник Корнеля Фонтенель утверждают, что поединок драматургов был задуман Генриеттой Английской, предложившей обоим написать пьесу на сюжет о Тите и Беренике. А Вольтер добавил, что Генриетта была движима не только эстетической любознательностью и желанием столкнуть двух мастеров на одном предмете для вящей славы искусства. Сюжет этот, по мнению Вольтера, был выбран Генриеттой не случайно. Она считала его созвучным истории собственных отношений с ее августейшим кузеном и деверем – Людовиком XIV. Нежность их чувств друг к другу без сомнения превышала меру родственной приязни. Но оба, не желая разлада в королевском семействе, нашли в себе силы преодолеть свое сердечное влечение – или, во всяком случае, не дать ему прорваться наружу.

В расиновской «Беренике» видели и отзвуки другой привязанности Людовика, его первой серьезной страсти – к Марии Манчини, племяннице кардинала Мазарини (и, кстати, подруге детства Генриетты Английской). Вместе со своей многочисленной родней она маленькой девочкой прибыла в Париж из Италии в 1647 году. Мазарини как будто не питал подлинной нежности к своим юным племянницам; тем не менее было очевидно, что он вызвал их затем, чтобы составить им блестящие партии среди французской знати, а вместе с тем и самому завязать более прочные отношения с французской аристократией, ненавидевшей его и презиравшей. А может быть, он метил и выше. Во всяком случае, сестры Манчини, достигнув совершеннолетия, жили при дворе и имели все возможности для постоянного и тесного общения с юным королем. Мария Манчини не была красавицей (то есть, не считалась ею среди современников; на нынешний взгляд, судя по портретам, она кажется ничуть не хуже признанных тогдашних прелестниц, но была наделена грациозностью, мелодичным голосом, а главное – живым нравом и дерзким умом, артистичностью и любовью к искусствам, словом, всеми природными чертами итальянского характера. Людовик совершенно ею пленился; по всей видимости, и она платила ему искренним чувством. Мазарини вел себя двусмысленно: на словах как будто всячески порицал эту близость между королем и своей племянницей, на деле же не предпринимал ничего, чтобы ей помешать. Анна Австрийская беспокоилась не на шутку, видя, что увлечение Людовика делается с каждым днем сильнее и что он начинает всерьез думать о браке с безродной итальянкой. Но чем строже была королева в обращении с Марией, тем нежнее становился с ней Людовик.

Между тем представилась возможность мира с Испанией, главным условием и гарантией которого должна была стать женитьба Людовика на инфанте Марии-Терезии. Мазарини сам стремился к этому союзу, он был слишком трезвым политиком, чтобы не понимать его значения. К тому же Анна Австрийская намекнула ему со всей определенностью, что он может лишиться власти, если его племянница станет препятствием к браку короля с инфантой. Кардинал принял наконец крутые меры, отослал Марию из Парижа. А Людовиком занялась Анна Австрийская: после долгого разговора с матерью наедине король вышел с покрасневшими от слез глазами, бледный и безутешный, но решившийся пожертвовать своей любовью. Прощание с Марией было душераздирающим, и девушка будто бы сказала Людовику: «Сир, я уезжаю и вы плачете, а ведь вы король!» – имея в виду, что он властен переменить ход событий и сделать их обоих счастливыми. Эти слова Марии Манчини Расин вложил в уста своей Береники – еще один повод связывать пьесу с историей юношеской любви Людовика. Людовик, надо сказать, довольно быстро преуспел в своих усилиях забыть Марию, выказал все знаки холодности и равнодушия к ней, когда она в числе других знатных дам представлялась новой королеве Франции, его супруге. Мария с разбитым сердцем дала согласие на брак с итальянским вельможей, коннетаблем Колонна, давно уже добравшимся ее руки, и уехала с ним на свою прекрасную родину. Дальнейшая ее жизнь – цепь интриг и приключений, всегда живописных, зачастую скандальных, а порой преступных.