Резоны эти призрачные, речь ведь идет не о каких-то ощутимых благах, правах или привилегиях народа. Нежелание видеть чужеземную царицу супругой цезаря – чистой воды предрассудок. Императоры пользовались властью куда более полной, жестокой и своевольной, чем древние цари в патриархальном Риме, а монархи покоренных земель, обращенных в римские провинции, если не погибали в бою, быстро усваивали религию, обычаи, законы и язык Города и мало чем отличались от просвещенных римлян. Правда, Береника – царица иудеев, упрямо не желавших ассимилироваться, затеявших кровопролитную войну, лишь с большим трудом усмиренных легионами Веспасиана и Тита и своим характером, верой и обличьем вызывавших особенно живую неприязнь и презрение римлян.
Но Расин об этом обстоятельстве старается упоминать пореже, самое название Иудеи заменяя в большинстве случаев другими, звучащими столь же экзотично, но менее определенно – Восток, Палестина, Идумея; он очевидно не без основания опасается недобрых чувств к Беренике и от своих современников. А его героиня должна быть прелестна и безупречна, и сами римляне должны это признавать. Они так и делают, доказывая этим, что противятся браку Тита с Береникой единственно из завороженности ненавистным словом, питаемой ущемленным историческим самолюбием, то есть, из чувства, давно утратившего разумные основания.
И тем не менее такова воля страны, таков веками освященный закон, нарушить который не посмели в свое время ни Цезарь, ни Антоний для прекрасной египетской царицы Клеопатры. Об этом уроке постоянно вспоминают и сам Тит, и его наперсник Паулин. Но ведь то было в другие времена, когда римский народ и сенат еще не вовсе расстались с республиканской закалкой и непреклонностью в гражданских добродетелях. А после Калигулы и Нерона римляне научились молчать и покоряться. И у Тита есть повод на какой-то миг предположить, что он преувеличивает угрозу и напрасно себя терзает. Но лишь на миг. Недовольство народа не перестает быть недовольством оттого, что оно молчаливо. А вся суть душевных борений Тита в том и состоит, что он-то как раз озабочен не словесными призраками, не выбором между умозрительно равновысокими для него ценностями – любовью и славой, – а той действительной болью и действительной пользой, которую он может принести другим людям – возлюбленной и подданным. И если долг в его душе берет верх над страстью, то этот долг заключается не столько в стремлении запечатлеть свое блистательное имя в памяти грядущих поколений, сколько в подлинной ответственности за спокойствие своей страны. Вернее, ревностное исполнение своих обязанностей справедливого и рачительного правителя – это и есть для Тита неумолимая «честь», в жертву которой он приносит свое счастье и, что еще труднее, счастье Береники: