Нельзя отрицать, что среди бюрократии и тогда были люди умные и опытные. Но этого было мало; их приемы не возвышались над обычной бюрократической рутиной. Нужен был новый человек, новые слова, новые мысли, которые ответили бы моменту, которые дали бы отпор поднимавшейся анархической волне и мутным ее утопиям. Таким человеком и явился безвременно погибший от злодейской пули П. А. Столыпин.

Когда я впервые увидал П<етра> А<ркадьевича> – он уже был премьер-министром; его окрыляла небывалая слава и исключительный успех. Он действительно сумел сказать требуемые моментом слова, которых ждала от правительства вся благомыслящая Россия. Он пробудил из летаргии внутреннего бессилия правительственную власть, напомнил, что в России господствующей властью является не анархически-революционный поток, а вековые исторические устои страны. Для того чтобы сказать эти слова, чтобы ответить на фантазии, порывы и экзальтации, гремевшие в те дни, – нужен был человек исключительный. Мало было иметь ум, понимать многое и уметь хорошо рассуждать по поводу него; нужен был человек, способный глубоко чувствовать русскую жизнь – ее вековые уклады, способный пробудить такие же чувства в других и вывести на прямой и здоровый путь из тех колебаний и расшатанности, которые в последние десятилетия настойчиво разлагали русскую жизнь. В эти смутные дни П<етр> А<ркадьевич> явил собой здравый смысл, свойственный сильному русскому человеку широкий, ясный ум, могучую энергию, беззаветную готовность отдать всего себя, пожертвовать всем дорогим в жизни для блага родины, для поворота жизни ее от бурь смуты на здоровый путь законности и мирного прогресса. Кто непредубежденный хотя раз видел в эту эпоху П<етра> А<ркадьевича>, тот сразу подпадал под неотразимое влияние его личности, не власти, которую он тогда олицетворял, а именно личности, сиявшей каким-то рыцарским благородством, искренностью и прямотой. Ни капли чиновника, царедворца, честолюбца не чувствовалось в нем, хотя он всегда и везде хранил высокое личное достоинство, свойственное его жизненному типу.

Лишь временами глаза его сурово загорались предвестниками надвигавшейся бури. Стоило заговорить о печальных спутниках смуты – убийствах, грабежах, насилиях, поджогах, – как равновесие сразу покидало его, вы чувствовали гневные порывы его души. Никто, казалось, больше его не печалился о жертвах ужасов и диких, бессмысленных жестокостей той эпохи. Никто сильнее его не негодовал и не был готов стать на борьбу с преступностью.

Весь внешний облик П<етра> А<ркадьевича> как нельзя более соответствовал редким качествам и сторонам его души. Высокий ростом, сухощавый, широкоплечий, он был всегда щеголевато одет в костюм английского покроя. Я никогда не видел его ни в мундире, ни в вицмундире; изредка лишь, в Государственной думе, он бывал в черном обыкновенном сюртуке, выгодно рисовавшем его статную, дышавшую энергией и подвижностью фигуру.