Именно Карл Федорович Кесслер, профессор Санкт-Петербургского университета, зоолог, был первым автором, заронившим у Кропоткина интерес к теме взаимопомощи среди животных. Его речь «О законе взаимной помощи», изданную в 1880 году, Кропоткин с интересом прочитал в первый год своего заключения, в камере тюрьмы Клерво[1051]. Свои статьи «о взаимной помощи в борьбе за существование» он сам трактовал как «развитие мысли, некогда высказанной Кесслером»[1052].

По мнению Кропоткина, Дарвин склонялся к пониманию «борьбы за существование» в более широком смысле, чем «борьба между индивидуумами за средства существования», и сознавал, что наиболее приспособленными и более способными к выживанию «оказываются вовсе не те, кто физически сильнее, или хитрее, или ловчее других, а те, кто лучше умеет соединяться и поддерживать друг друга, как сильных, так и слабых, – ради блага всего своего общества». Однако, сетовал он, последователи Дарвина не только не развили его теорию в этом направлении, но и «стали изображать мир животных как мир непрерывной борьбы между вечно голодающими существами, жаждущими крови своих собратьев. Они наполнили современную литературу возгласами "Горе побежденным!" и стали выдавать этот клич за последнее слово науки о жизни»[1053]. Иными словами, Кропоткин упрекал позитивистских дарвинистов в том, что они переносили на природу социальные нормы капиталистического общества «войны всех против всех».

Не отрицая существования в природе таких явлений, как межвидовая конкуренция, Кропоткин критиковал в первую очередь идею о том, что именно конкуренция внутри каждого отдельного вида является движущей силой его развития. Так он пытался защитить Дарвина от дарвинистов. Но, возможно, ощущение известной противоречивости таких попыток (поскольку Дарвин о внутривидовой конкуренции, в том числе внутри человечества, все же отзывался позитивно) позднее привлекло внимание Петра Алексеевича к эволюционной теории, выдвинутой Жаном Батистом Ламарком. Этому способствовало и само представление о «самопостроении» живого под воздействием и влиянием окружающей среды.

Как известно, ламаркистская биология объясняла эволюцию жизни и видов именно адаптацией организмов к изменениям окружающей среды. Господствовавшая дарвинистская биология отвергала эти воззрения, доказывая, что свойства, приобретенные живыми организмами в процессе адаптации, не передаются по наследству. Первоначально Кропоткин реагировал на возросший в начале ХХ века интерес к ламаркизму с большой настороженностью. Его беспокоило, как писал он 3 ноября 1909 года своей ученице, русской анархистке Марии Исидоровне Гольдсмит (Марии Корн, 1871–1933), «целое направление: воспользоваться ламарковскою action directe du milieu (прямым действием окружающей среды. – Авт.) (или, вернее, как он выражался, – pouvoir d'adaptation de l'organisme (возможностью организма к адаптации). – Авт.), ч[то]б[ы] бить дарвинизм и вернуться к какой-то force directrice de l'évolution (силе, руководящей эволюцией. – Авт.) и в конце концов к гегелевской «Мировой Душе» и прочей ерунде». Но после ознакомления с новой литературой и работой по этому вопросу самой Марии Гольдсмит он в письме ей же от 25 декабря 1909 года отзывается о проблеме уже в ином тоне: «Как хорошо вы сделали, что отстояли Lamarck'a. Ведь с легкой руки Дарвина его чуть не дураком выставляли, особ[енно] всякие с[оциал]-дем[ократические] идиоты». «Я строго вдумывался в ваши выводы по каждой отдельной теории, – пишет он, – и могу только сказать, что пришел к тем же… На деле же я глубоко убежден в передаваемости очень широкой, причем, конечно, средством передачи служит кровь и белые шарики и все вообще перемещения протоплазмы, идущие на питание germ-plasma [зародышевой плазмы]. Если уже в растениях идет полное сообщение из клетки в клетку, через поры клеточек, то тем более то же должно происходить в животных. Только есть, конечно, такие мелочи, кот[о]р[ые] не передаются, а воспроизводятся вновь в каждом поколении»[1054].