Витте неожиданно отошел от толпы встречавших его, поздоровался с ним и через переводчика стал его о чем-то с интересом расспрашивать. Он интересовался некоторыми деталями, кажется, тем, как поезд мог прийти раньше назначенного срока или чем-то в этом духе. Это интересовало министра как бывшего «помощника начальника станции».

Вновь фурор, вновь портрет Витте и машиниста и восторг перед демократичностью этого удивительного посла самодержавного царя. <…>

Перед тем чтобы окончить эти мои отрывки воспоминаний, я хочу рассказать, как Витте использовал «молодого человека», как говорит обо мне гр<аф> С. Ю. Витте в своих заметках[173].

Как я уже писал, я действительно был очень молод, и рьян, и доверчив.

За два дня до подписания мира поздно вечером в бар, или, как его называли, в пальм-гарден пришел лакей Витте Василий и заявил, что С. Ю. просит меня немедленно к себе.

Я застал его в большом волнении. Он ходил по комнате и просил меня отправить телеграмму моему отцу. В ней нужно было дать понять, что мир невозможен, что, к сожалению (для Витте), он не может заключить мир, что кампания «Нового времени» ему очень повредила.

Он делал большие жесты и даже крестился широким крестом, призывая Бога в свидетели того, что он все сделал, чтобы добиться мира, но что Петербург ему мешает.

На прощание он обнял меня и просил отправить эту телеграмму немедленно.

Я был растроган и видом расстроенного Витте, и оказанным мне доверием, т. к. он дал мне обещание никому об этом из других журналистов не сообщать.

В этом настроении я, так чтобы этого не заметили мои коллеги, отправил телеграмму.

На другой день слухи о том, что мир не будет подписан и что конференция окончится ничем, распространились в нашей гостинице.

Вечером Витте вновь меня вызвал и сказал: «Ваш отец может быть доволен, мир невозможен». Он был совсем расстроен, опять крестился и просил никому ничего не говорить о моем с ним разговоре.

Он спросил, послал ли я телеграмму, и, узнав, что телеграмма отправлена, посоветовал послать другую, короткую, с известием о том, что мир заключен быть не может. Мне показалось даже, что на глазах его были слезы, во всяком случае, он был очень взволнован.

Я послал телеграмму еще более категорическую, чем предыдущая.

На другой день все ждали разрыва совещания. Я гулял вдоль веранды с сотрудником Associated Press итальянцем Кортези. Он был очень милый человек и с Томсоном и молодым Вильямсом представлял это могущественное агентство.

Во время разговора, посмотрев на часы (было около завтрака), он вдруг сказал мне: «Хотите держать пари, что мир уже подписан?»