Горделивая уверенность Витте в непоколебимости казенно-питейной монополии через полгода после произнесения им в январе 1914 года последней речи по этому предмету была неожиданно и решительно опровергнута. Казенная продажа питей была даже не «стихийной силой», а особым указом безусловно уничтожена с выражением порицания бесплодности ее существования для борьбы с разлившейся по России широкою волною пьянства. К сожалению, наряду с этим не было, однако, предпринято никаких решительных и практически обдуманных мер для предупреждения и борьбы с неминуемым возникновением среди привыкшего к пьянству населения тайного изделия суррогатов водки. Вошли в пагубное употребление денатурат, политура, самогонка и т. п. с прибавкой серной и уксусной кислот, настоя мухоморов, нюхательного табаку и древесного спирта, вызывающего потерю зрения. Окончательное крушение надежд, возлагаемых на казенную продажу питей, для установления которой гр<аф> Витте потратил так много труда, не могло не отразиться и на его душевном настроении. Он замолк и, сколько мне помнится, ни разу более не выступал в Государственном совете.
Кони А. Ф. С. Ю. Витте // На жизненном пути. Т. 5. Л., 1929. С. 267–281.Кони А. Ф.
А. В. Руманов Штрихи к портретам: Витте, Распутин и другие
Штрихи к портретам: Витте, Распутин и другие
Основное впечатление: он привлекает к себе. В нем не было ничего от бюрократического штампа. Часто он заставлял себя принимать облик официального лица, министра и бюрократа, но долго быть в этой роли органически не мог: неожиданно прорывался обыкновенный человек, даже обыватель, со всем теплом и непосредственностью человеческой обыкновенности. И это привлекало в нем необычайно.
Все в нем было двойственно. Начиная с внешности: огромный рост, исполинская фигура, а пожатие руки вялое, бескостное, как будто ваты коснулся. Железо и вата в одном человеке. При этом – страстность натуры, горячего, почти истерического темперамента. Разговаривая с журналистами, вначале он твердо помнил, что надо быть осторожным, взвешивать каждое слово, но стоило собеседнику слегка разжечь его, вызвать волнение – и сразу бурным потоком выливалось его подлинное чувство.
Разговор о государе. Витте сдержан, величествен.
– Воля государя для меня священна. Я прежде всего верноподданный. Что мне прикажет мой император, я исполню беспрекословно.
Спрашиваешь как бы вскользь об Александре Третьем. Последнего Витте искренно любил. О нем он может говорить часами.
Упоминаешь опять об Николае Втором. Витте вскакивает, бросается к огромному портрету и начинает тыкать в него пальцем.