Столыпина он ненавидел. Для него П. А. Столыпин был воплощением бюрократической самоуверенности, без дара предвидения и с неуважением к интеллигентным силам.

– Говернер, сест превиор[247] (Витте любил щегольнуть французской фразой), а «они» этого не понимают… – Столыпин для него олицетворял целую породу, и «они» всецело относились к ней.

1907 год. На пляже в Биаррице.

– «Они» ничего не понимают. Разве можно сказать, когда произойдет землетрясение: может быть, через год, может быть, через час. Революция будет, а как скажешь когда… От Столыпина все «бабьё» в восторге: он, дескать, успокоил все, с ним можно спать спокойно. Да и держится он на женских юбках. Увидите, как вместе с этими юбками сам полетит вверх тормашками.

Уже после убийства Столыпина Витте продолжал полемизировать с ним, презрительно утверждая, что «они» губят Россию.

О В. Н. Коковцове:

– С ним спорить невозможно. Он всегда прав. Встает человек и говорит: «Господа, для того чтобы жить, надо питаться. Основа питания – хлеб. Он бывает ржаной и пшеничный. Рожь растет так, а пшеница – этак», – и жарит таким манером три часа. Пойди поспорь с таким человеком…

Говоря как-то о государе, Витте задумчиво заметил:

– От властителя не требуется, чтобы он был умен или непременно силен. Требуется, чтобы он был удачлив. Властитель должен быть felix[248]…

В бессонные ночи иногда думаю, не сделал ли я ошибку, настаивая на акте 17 октября… Но история всего человечества говорит, что я не ошибся, что другого исхода по историческому ходу вещей не могло быть. Или все человечество и я с ним ошибались, или я был прав…

* * *

Витте вернулся в Петербург из-за границы через несколько недель после начала Великой войны, как раз во время, когда был обнародован знаменитый манифест к полякам о восстановлении Польши.

Витте расхаживает по своему огромному кабинету:

– Ничего не понимаю. Или я стар стал, или мир с ума сошел! Представляю себе так: я – спаси Господь (и Витте крестится широким крестом) – умер. Ну, меня похоронили. Вдруг приходят и стучат в крышку гроба: граф, вставайте.

– В чем дело? – спросил бы я.

– Война.

– Как война, у кого с кем?

– Между Англией и Германией.

– Ну, – подумал бы я, – давно пора. Без войны это кончиться не могло.

– Франция вошла в войну.