И великий государь указал, за это их [заступничество], тех разбойников, предателей, и крестопреступников, и бунтовщиков покарать смертью, чтобы, глядя на них, и другие впредь так [покровительствовать] не приучались».

Так как этот приговор был произнесен против всех стрельцов вообще, то никто из них не остался безнаказанным в силу позднего раскаяния в своем проступке. Прежде чем его царское величество предпринял свое путешествие за пределы Московии, те же стрельцы устроили смуту, но они были усмирены, и преступление прощено было им под тем условием, чтобы они впоследствии не покушались ни на что подобное. Это условие было занесено во всенародно объявленный акт. В нем было сказано, что его величество не преследует никаким законом вероломных, но за это они обрекают себя на всевозможные муки, жесточайшие наказания и даже на смертную казнь в том случае, если они возобновят свое упорное намерение и посягнут на благоденствие государя вопреки своей клятве и требуемому от них долгом нижайшему повиновению. Этот царский указ и нарочитый приговор все стрельцы подписали собственноручно; те же из них, кто не умел выводить буквы, подтвердили то же самое приложением креста. Это было отягчающим обстоятельством, которое преградило путь милосердию и применило к каре за мятеж всю строгость правосудия.

Первая расправа 10 октября 1698 года

Его царское величество, как бы желая снова твердо упрочить за собою верховную власть над жизнью и смертью, оспариваемую у него мятежниками, пригласил на это проявление своего карающего правосудия всех послов иностранных государей. За жилищами солдат в Преображенском простирается обширное поле; оно обращено на полдень <юг> и возвышено, причем одна часть его заканчивается холмом. Это место назначено для казней; здесь же обезображенные головы казненных остаются после смерти пригвожденными к позорным кольям в знак поругания за совершенное злодеяние. Тут происходила первая сцена трагедии; всех иностранцев, которые собрались на зрелище, не допускали подойти близко; целый полк гвардейцев выстроен был рядами и под оружием; немного далее, где самая площадь заканчивалась некоторым возвышением, толпилось кучками и кружками много собравшихся московитов. Мне сопутствовал тогда один немец, главный начальник стражи; московское платье скрывало его происхождение, к этому присоединялась уверенность в правах своей должности и тем большая свобода, что, находясь на службе его величества, он мог принимать участие в преимуществах московитов. Он вмешался в собравшуюся толпу московитов и, вернувшись оттуда, сообщил, что тут же благороднейшая в Московии десница снесла секирою пять мятежных голов. Жилища солдат рассекает протекающая там река Яуза; на другой стороне ее на небольших московитских тележках (которые они называют извозчичьи – Sbosek) были посажены сто виновных, ожидавших своей очереди казни. Сколько было виновных, столько же тележек и столько караульных солдат; священников для напутствия осужденных видно не было, как будто бы преступники были недостойны этого подвига благочестия; все же каждый держал в руках зажженную восковую свечу, чтобы не умереть без света и креста. Горький плач жен усиливал для них страх предстоящей смерти; отовсюду вокруг толпы несчастных слышны были стоны и вопли. Мать рыдала по своему сыну, дочь оплакивала судьбу отца, несчастная супруга стенала об участи своего мужа; у других последние слезы вызывались различными узами крови и свойства. А когда быстрые кони увлекали осужденных на самое место казни, то плач женщин усиливался, переходя в громкие рыдания и вопли; они пытались гнаться за осужденными, при этом скорбь вызывала у них разные причитания, примерно такие (насколько я мог понять из перевода других): «Зачем так внезапно тебя отрывают от меня? зачем ты меня покидаешь? стало быть, мне нельзя дать тебе последний поцелуй? зачем мне запрещают проститься с тобой?» Такими жалобами провожали они своих друзей, не имея возможности догнать их. Из поместья воеводы Шеина были приведены на смерть еще сто тридцать стрельцов. По обеим сторонам всех городских ворот было воздвигнуто по две виселицы, и каждая предназначалась в тот день для шести бунтовщиков. Когда все выведены были на места казни и каждая шестерка распределена была по каждой из двух виселиц, его царское величество в зеленом польском кафтане прибыл в сопровождении многих знатных московитов к воротам, где по указу его царского величества остановился в собственной карете господин цесарский посол с представителями Польши и Дании. В непосредственной близости их находился генерал Лефорт с генералом начальником стражи Карловичем, провожавшим из Польши его царское величество; их окружало много других иностранцев, толпившихся вперемежку с московитами у ворот. Тогда началось объявление приговора; царь предложил всем внимательно усвоить его содержание. Для стольких виновных не хватило палачей; на помощь им явились некоторые из офицеров, вынужденные к тому царским приказом. Обвиненные не были ни связаны, ни скованы. К обуви у них привешены были колодки, которые взаимным столкновением мешали скорости ног, но тем не менее не препятствовали их обычной деятельности. Добровольными усилиями взбирались они по лестницам к перекладине и, осенив себя на четыре стороны света крестным знамением, сами себе закрывали полотном глаза и лицо (таков обычай у этого народа). Очень многие, надев петлю на шею, стремглав бросались с подмостков, желая ускорить свой конец повешением; всего насчитали двести тридцать человек, которые искупили свой позор петлей и повешением.