Наступило время и для вождей японского милитаризма задуматься над будущим. 6 января 1944 года лорд-хранитель печати Кидо составил меморандум, который, по существу, стал программой поведения Японии в условиях возобладания над ней англо-американцев. Кидо писал: “Если Германия при помощи некоего чуда вернет себе инициативу, перспективы для Японии сохранятся и данный меморандум потеряет свое заключение. Но в случае поражения Германии Япония должна будет сменить свое руководство, сохраняя при этом императорскую власть”. Кидо полагал, что все завоеванное придется отдать (за исключением Маньчжурии). Но, “глядя на будущие тенденции мирового развития, я полагаю, что… с помощью опыта, приобретенного в войне с Китаем, в советско-германской войне, развития авиации, мы получили понимание реального источника силы США и СССР”. К 1944 году генерал Тодзио и японский генеральный штаб стали приходить к пониманию возможности поражения, но категорически отказывались оставить даже отдаленные территории. Армия все еще питала убеждение, что Германия сможет в начале 1944 года нанести удар СССР и заключить компромисс с западными союзниками. В этом случае у Японии будет реальный шанс продиктовать, если и не победный, то все же выгодный для себя мир.

* * *

Черчилль не любил выражения “большая тройка” и запрещал Идену употреблять его. Ему казалось до обидного очевидным, что в триумвирате, где Рузвельт мог играть роль Марка Антония, а Сталин – Августа, ему предназначалась роль триумвира Лепида. Привлекательней ему виделась политика западного дуумвирата. “Никто еще не ухаживал за Соединенными Штатами с таким пылом,”– пишет один из исследователей. Начиная с 1929 года он последовательно следовал этой линии. Подобно Каннингу он хотел, чтобы “новый мир восстановил баланс старого”. Разумеется, Черчилль шел не только параллельно Рузвельту, но и периодически противоречил ему. Тактика здесь была не менее важна, чем стратегия. Так, в конце февраля 1944 года Черчилль получил две обширные телеграммы Рузвельта, в которых развивались идеи желаемого Америке устройства международной организации – ООН, Черчилль, вопреки обычаю и внутреннему инстинкту, смолчал. 4 марта он написал Идену: «Главное, скажите послу Галифаксу, что нужно быть спокойным и флегматичным, и если что-то идет не так, как хочется, спокойно смотреть на результат. Отчаянные танцы под американскую мелодию глупы. Они заняты собственными делами, и чем безразличнее мы будем, тем лучше. Мои рекомендации: пусть все немножко созреет».

В тот же вечер, после неизменного киносеанса, «премьер-министр, – пишет Колвил, – отошел в сторону и начал курить турецкие сигареты – говоря, что это единственное, что он получил от турок. Он сказал, что ему недолго осталось жить и сегодня, слушая, как граммофон играет «Марсельезу», он желает сообщить Канингхему, Гарольду Макмиллану, Пагу, Томми и мне свое политическое завещание на период после войны: «Гораздо более важным чем Индия, колонии, и финансовый порядок является воздух, господство в воздухе. Мы живем в мире волков и медведей. Слушая музыку, премьер не уходил спать до 3 часов утра».