Я великолепно, Никита Сергеевич, знаю западное искусство, у меня целая библиотека по абстрактному искусству есть, но я не абстрактный художник. Я вам скажу, что я их всех знаю, но это не значит, что они меня сагитировали быть абстракционистом. Черта с два! Что заставляло их уважать меня? Я приезжаю в Париж, мне жмут руку: гражданин Дейнека. Да, я гражданин Дейнека. (Оживление.) Мне как-то один критик сказал: вот ты, Дейнека, хороший молодой художник, но если бы ты попробовал этот жанр, то был бы тогда совсем замечательным. Я ему сказал, что я не знаю французских женщин, я люблю русских девушек, почему я должен писать, как этот Мура, французских женщин. Правильно сказал, потому что я люблю русский пейзаж, русских ребят. Никита Сергеевич, я тоже в Донбассе работал, рисовал. Я начал свою деятельность с „Безбожника“. Даже я смотрю сейчас, вроде нереальные картинки, без ретуши. Вы знаете, а эти шахтеры понимали, что я рисую. Я думаю, что наш советский народ немного шире понимает искусство, чем его хотят некоторые представить. Я думаю, что мы за мечту, а не за натурализм. Мы за фантазию, мы за изобретательство; во всех областях у нас есть новаторство, а как только мы доходим до слова новаторство в изобразительном искусстве, так считаем — это почти формализм (Оживление. Аплодисменты.)».

Затем 24 и 26 декабря прошли заседания идеологической комиссии ЦК КПСС под председательством все того же Ильичева. Никонов вспоминал, что на одно из таких совещаний пришла министр культуры СССР Екатерина Алексеевна Фурцева и на лестнице решила обратиться к нему, а рядом шел Дейнека. «Фурцева говорит: „Никонов, что же вы там…“ и начинает высказывать мнение по поводу произошедшего на выставке, когда картина „Геологи“ Никонова вызвала резкую критику Хрущева. Тогда Дейнека говорит: „Он хороший парень! Вы его не ругайте! В свое время меня тоже списали и мои картины, как списанные продавались по рублю — просто выкинуть нельзя было, вот и выкидывали за копейки“. Фурцева сказала: „Александр Александрович, я вас знаю, вы всегда за молодежь!“ И они пошли дальше, о чем-то разговаривая», — вспоминал Павел Никонов[226]. Показательный эпизод, подчеркивающий, что Дейнека и тогда под мнение власти не подстраивался.

Отношения его с руководством Академии художеств СССР, будь то Александр Герасимов или Владимир Серов, и с советскими вождями складывались не всегда просто. Но ключ к сердцу Екатерины Фурцевой он все-таки подобрал. Это выглядит особенно парадоксально, если вспомнить, что в период работы Дейнеки в МИПИДИ Фурцева приезжала в институт в поисках компромата на него. Впрочем, она часто меняла свое мнение в зависимости от политической конъюнктуры, что видно из открытых недавно архивных документов. В 1960 году Екатерину Алексеевну не избрали в состав Президиума ЦК КПСС (то есть убрали с партийного олимпа по велению Хрущева), что стало для нее страшным ударом, но оставили министром культуры. На этом посту она оставалась до 1971 года и была крайне активна, как и раньше. Деятельность ее отличалась разными и иногда взаимоисключающими шагами.