Но на фоне великой победы (тогда она виделась необратимой) можно было оставить в резерве культуры Достоевского-художника – для назидания.

От Достоевского нельзя было отмахнуться насмешкой, анекдотом, издевкой. Но можно было попытаться приручить гения, заставить работать на новую культуру. Имело смысл прислушаться к нему. Предполагалось, что у него есть чему поучиться: трезво, без сентиментального идеализма, смотреть на мощные революционные волны; не бояться головокружений от революционной качки; сохранять ясность мысли и спокойную уверенность при революционной грозе; правильно реагировать на перегибы революции, не пьянея от ее размаха и не впадая в панику от ее неизбежных срывов. Повторю краеугольную мысль свидетеля эпохи перемен: «Можно сказать, что вся современная художественная литература идет по стопам Достоевского, как литература классическая шла по стопам Пушкина. Достоевский – все еще современный писатель; современность еще не изжила тех проблем, которые решаются в творчестве этого писателя. Говорить о Достоевском для нас все еще значит говорить о самых больных и глубоких вопросах нашей текущей жизни»³⁷.

Так писал в 1921 году В.Ф. Переверзев, марксистский критик, грешивший «социологизмом», обвиненный позднее в меньшевистском ревизионизме и получивший восемнадцать лет лагерей в два приема. Задолго до своего первого ареста в 1938 году он сумел внедрить в общественное сознание мысль о сугубой полезности Достоевского делу революции: «Знакомя нас с самыми интимными уголками психологии мелкобуржуазной революционности, Достоевский воспитывает в нас чувство осторожной недоверчивости к этой лукавой силе и приучает нас быть готовыми к самым резким поворотам в ходе переживаемой революции»³⁸.

Соблазнительная идея о полезности гения открывала богатейшие – много шире дозволенных рамок и классовых условностей – возможности для изучения творческого наследия Достоевского. Идея приспособить опасного классика для социалистической культуры продержалась вплоть до 90-х годов XX века и стала идейным фундаментом Полного академического собрания сочинений в 30 томах (1972–1990), уникального издания, до сих пор непревзойденного по качеству филологической подготовки. В редакционном предисловии отмечались важнейшие черты наследия Достоевского, которые являются «достоянием передовых, демократических и социалистических сил», несмотря на свойственные ему как человеку и писателю «многочисленные, исторически обусловленные ошибки и заблуждения»³⁹. Среди этих черт – гуманизм, острое чувство справедливости, вера в русский народ, который «своим братским примером поможет другим народам в общем движении человечества к свободе и счастью»⁴⁰. «Эти предвидения Достоевского претворила в жизнь Великая Октябрьская социалистическая революция»⁴¹, – утверждали редакторы издания. Даже если это фраза была сплошь ритуальной, обойтись без нее для такого рискованного предприятия, как «Полный Достоевский», в ту пору все еще не представлялось возможным. Советская пропаганда всегда рекомендовала обращаться к Достоевскому как к умелому оппоненту капиталистического строя, борцу с официальной религией и русским дворянством, как к критику радикального либерализма и утопического мелкобуржуазного социализма. Считалось, что знать Достоевского необходимо, особенно для тех, кто занят борьбой на идеологическом фронте. Достоевскому вменяли обязательства, которых сам он на себя никогда бы не взял.